—И ты навии этой, опосля стычки нашей докладывать продолжал?— Тур скрестил на груди руки, отчего стал казаться еще крупнее.
Молодой вэринг замотал головой:
—Чтоб мне на месте провалиться, коль вру — не хотел я! Они с Диром в Бережном стаде подкараулили, когда вы меня за снедью отправили, и давай угрожать. Ладно б мне — так и сестрицу с матушкой приплели. Грозились злыдням на растерзания их отдать, опосля как шайка выродков вдоволь с каждой позабавиться. Не мог я после этого иначе…
—Ну?— ярл выгнул бровь, ожидая окончания признания.
—Указал им лодку кормчего нашего, да сказал, что к Драконоборцам путь держим. Режьте меня, секите, голову с плеч рубите — нет мне прощенья!— Мошка вновь рухнул на землю у ног воеводы и принялся стенать о черной своей судьбе.
—Вот заладил, «голову с плеч»,— Тур скривился презрительно, но в тот же миг лицо его разгладилось, лишь меж бровей глубокая морщинка залегла.— Коль каждому, кто по глупости ли, по слабости, иль по иному неразумению дурь творил, головы рубить, так по всей Вельрике люд бы за год перевелся. Не тужи, Мошка, да перестань камень под ногами моими лобызать — побереги губы для красы-девицы, встретишь таких немало, коль направо-налево головой своей раскидываться не будешь. А что до злыдней с навиями и крезового злата, так то будет тебе урок. Есть выборы, что даются нам долей раньше, чем способность их совершать. Скажи лучше, со мной ты дальше иль нет? Держать не стану, но коль останешься — по полной, как с самого себя спрошу.
—С тобой, ярл Тур. Клянусь огнем первого ящера,— Мошка наконец-то взглянул воеводе в глаза — преданно и почтительно, точно пес, признавший хозяина.
* * *
Теперь ярл от Скёль не отходил. Зорко оглядывал все окрест, а в большом доме, где столы накрыли, каждый угол лично осмотрел. Мошка за воеводой следовал виновато, беспрекословно повинуясь приказам. То и дело прибегающий Мокроус вскоре смирился с парой охранников своей любимицы, и даже милостиво позволил Туру угостить себя вяленой треской. Дракост же долго щурился, осматривая гладь Фьорда и скалы окрест, а после подозвал Возгара.
—Ты был одним из лучших охотников нашей общины, и, думаю я, мастерство с годами только крепло. Отродясь в этих землях не водилось злых поганцев — бояться они преступать драконий предел. Древняя магия Первого Ящера не пускает тех, кто зло людям в душе таит. А те, что ютятся здесь на краю земли, у границы вод — в гармонии живут, сами частью мира являясь. Наши парни с нечистью не знаются, оттого помощников дельных тебе предложить не смогу. Впрочем, ты и без них ее найдешь.
—Яру?— само сорвалось с языка имя пропавшей хапуньи, никак не идущей из головы.
Дракост глянул удивленно, а затем вытащил длинные четки из разноцветного янтаря и опустился прямо на голый камень:
—Причудливо Доли нити свои плетут, не понять смертным их задумок и перипетий. Признайся, Возгар, не за примирением со стариком ты на Твердыш прибыл, верно?
Лучник сел рядом и молча кивнул. Открывать всей правды драконоборцу не хотелось, но и таиться от проницательного старца не выходило.
—Расскажу я тебе то, что много лет назад не успел, а коль поведал — ты бы и слушать не стал. Сейчас тоже веры мало в твоей душе, но, боюсь, дальше тянуть некуда. Непоправимое зло свершиться может и тогда мир наш уже ничто не спасет.
—И ты загадками говорить стал,— усмехнулся наемник.— Раньше в лоб правду лупил, никого не жалея.
—Старею, а стар и млад равно сказки любят,— усмехнулся Дракост, перебирая неровные бусины.— Знаешь, что это?— протянул четки Возгару, тот принял их осторожно — издревле янтарь волшебной силой наделен был. Горюч-камень, тепло хранящий, способный вспыхнуть огнем в миг особой нужды.
—Сокровище ящуров потаенное. Говорят, в битве Пепла и Злата растеряли его крылатые поганцы, а с ним и силу свою волшебную.
Драконоборец согласно покачал головой и поджал губы, будто что-то обдумывая.
—Кровь и слезы драконьи это, застывшие в водах Фьорда и вынесенные на берег. Так что есть правда в народной молве, да только, часть лишь верно до нас дошла. Каждый камень на этих бусах — один из ящеров, живших ранее,— Дракост печально улыбнулся, глядя как Возгар отдергивает руку от четок и нервно сжимает оберег на шее.
—А ты, сын Гордара, память предков на себе носишь, да только не ту, в которую верить привык,— старик задумчиво коснулся самого темного, почти черного янтаря,— это кровь Горыча, пролитая им, уже смертельно раненым над Фьордом, когда он нес янтарное яйцо, укрывая его от недругов. А эта,— старик поднял на просвет одну из самых светлых, почти белых бусин,— слеза верного соратника Горыча, одного из самых яростных драконов, что сражались в битве Пепла и Злата. Его возлюбленная была из людей, та, что смогла путы судьбы разорвать и стать вровень с драконьим племенем. Об их доле есть песня печальная, наши бабы любят ее в долгие зимние вечера за куделью петь. Может, слышал — «Сага о Светозаре и Любаве»?
Возгар с трудом кивнул — бабкин оберег жег шею нестерпимо. Хотелось сорвать ожерелье с драконьим когтем и швырнуть его в холодные воды. Слова Дракоста отзывались в сердце лучника, как сказанная правда, неведомая ранее, что узнается средь тысяч неверных слов.
—В детстве бабка пела. Про предка моего, богатыря Светозара. Как он Горыча победил, но и сам, ядом драконьим отравленный, пал смертью храбрых. А жена его, Любава, горя не вынесла и скончалась при родах. Хочешь сказать, что дракона так же звали, как пра-прадеда моего?
—Хочу сказать, что пра-прадед твой и был драконом.
Тишина опустилась на покатые скалы. Только волны шептали, набегая на камень, да равнодушные к людским речам поморники гомонили над причалом. Молчал Дракост, глядя в морскую даль. Не находил слов и Возгар, точно выброшенная на берег рыба то открывая, то закрывая рот.
А затем старик продолжил, одну за другой перебирая янтарные четки:
—Драконоборцами нас прозвали не за то, что мы с ящерами боролись, а потому, что на стороне драконов сражались всегда. Орден наш основали в те времена, когда сквозь прорехи в мир хлынули злыдни и навии, и не стало хватать крылатым защитникам сил от них люд охранять. Так появились охотники, вроде тебя, а после объединились и прозвали себя борющимися за драконов. В битве Пепла и Злата не все встали на сторону Крезова войска. Многим нравился старый уклад.
—Девок ящурам скармливать и добро свое оброком в жадную пасть нести?— ожесточилось лицо воина, сжались кулаки негодующе, но понимал Возгар — не поможет Дракост в поисках, коли не дать ему досказать.
—Крезовы россказни за сто лет правдой обратились. Всякой власти свои сказки нужны, чтобы с колыбели пелись и до старости из уст в уста передавались. Действительно, было испытание узами — кто из драконьих невест разорвать сможет, ту замуж возьмут. Вот только добровольно девки туда шли, почетно то было и желанно. Никто никого не морил, не сжигал и не съедал, вопреки суеверьям нынешним. А за несколько лет до битвы после отборов таких стали непрошедших отбор невест мертвыми находить, будто зверьем растерзанных. Крезы тогда слух и пустили, а драконы навий со злыднями подозревать стали. Пришлось прятать невест с глаз долой, некоторых сюда, на Твердыш относили. Не верили ящеры, что люди с поганцами в сговор вступят, а зря. У Горыча, того, чей коготь ты на шнурке носишь, было две жены — одна старая царица драконья, такая древняя, что из Авадали уже улететь не могла и спала большую часть года. А вторая — молодуха из людских, подарившая ему троих сыновей двоедушных, хранящих в себе и человечью суть, и семя ящера.
