Десять дней.
С таким же успехом это мог быть год.
Глава 3
София
Сегодня был самый унизительный день в моей жизни. Он не сравниться ни с чем.
Чтение статьи в журнале довело меня до небывало низкого уровня. Но после того, как я провела день в баре «Бухта Жаворонка» с великолепным мужчиной, который ненавидел все, что касалось моего существования, я нашла новое дно.
Оно находилось здесь, на полу у посудомоечной машины, где я наклонилась, чтобы собрать осколки битой посуды.
—Мне очень жаль,— сказала я Дакоте в пятый раз.
Он выбросил треснувший стакан в большой мусорный бак. Он разбился о стаканы, которые он уже бросил туда.
—Стекло выходит из посудомоечной машины горячим.
—Я знаю это.— Теперь.
—Открой дверь. Дай ей остыть. Потом вытаскивай посуду,— рявкнул он.
Я промолчала, но кивнула, чтобы он знал, что я его услышала.
Дакота приказал мне выгрузить посудомоечную машину около пяти минут назад. Я открыла дверь, и меня тут же окутала волна пара. Мой макияж, вероятно, потек, а тонкие волоски на висках, без сомнения, были вьющимися.
Я выпустила пар, а затем вытащила верхнюю стойку. Очевидно, я знала, что внутри было жарко из-за пара. Но я не предполагала, что бокалы будут обжигающими, а не просто теплыми.
Я никогда раньше не разгружала посудомоечную машину.
В тот момент, когда моя рука коснулась одного из пинтовых стаканов, кончики моих пальцев обожглись. Я вскрикнула и отдернула руку, но когда я отступала от посудомоечной машины, моя пятка зацепилась за один из резиновых ковриков на полу.
Я отшатнулась в сторону и наткнулась прямо на аккуратно расставленный ряд чистых стаканов. Мой локоть зацепил четверых из них, и они рухнули на пол. Конечно, они приземлились на единственное место, не покрытое резиновым ковриком, и мгновенно разбились вдребезги.
Дакота выругался, а затем подошёл ко мне, чтобы помочь мне убрать их. Исправление моих ошибок было практически единственным, что он делал сегодня.
Сначала это была арахисовая скорлупа. Потом он научил меня убирать со стола.
После этого я узнала, что мой метод протирать бутылки с ликером был неправильным. То, как я приносила пивные бутылки, которые он открывал, было неправильно. Мой способ убирать пустые пивные бутылки тоже был неправильным.
Все, что я сделала сегодня, было неправильно.
—Почему бы тебе не сделать перерыв? Дакота вздохнул.— Я закончу с этим.— Он ушел, оставив меня все еще парить над полом.
Я вытерла глаза насухо, чтобы он не увидел набегающих слез.
Весь день я была на грани полного срыва, но каким-то образом мне удалось сдержаться. Я думаю, что шок заставил меня в какой-то степени оцепенеть.
Я была плаксой в нашей семье. Я плакала даже больше, чем мама во время менопаузы.
И мой плач раздражал всех.
Обри поджимала губы всякий раз, когда я начинала плакать. Она постукивала ногой по полу, как будто подсчитывала, сколько ударов мне потребуется, чтобы взять себя в руки. Это постукивание всегда делало только хуже, зная, что моя собственная сестра не заботилась о моих оскорбленных чувствах.
Логан просто сжимал челюсти или качал головой. Папа отрывал взгляд от своего телефона или компьютера, затем прищуривал глаза, молча говоря мне остановиться, чтобы он мог сосредоточиться на любом электронном письме или сообщении, которое было важнее глупых эмоций его дочери.
Мама была единственной, кто не заставлял меня чувствовать себя ужасно из-за слез, хотя она поощряла меня плакать наедине.
Моя семья меня не понимала. Они не понимали, что я была мягче, чем они. У меня не было ни преимущества, ни защитной оболочки, которая делала бы меня выносливой. Я была просто… собой. А когда становилось трудно, я плакала.
Это заставило меня почувствовать себя лучше.
Но плакать было запрещено в наш современный век, когда женщины получили право править миром, когда предполагалось, что мы сделаны из стали и железа, сильнее мужчин, которые удержали бы нас, если бы мы проявили хоть малейшую уязвимость. В современном обществе плачущая женщина была просто жалкой. Я была слабой. Мои слезы были жалкими.
Но могу ли я остановить их появление? Нет. Даже когда я заставляла себя оставаться сильной, слезы текли сами по себе.
По крайней мере, я смогла подавить рыдание, которое хотело вырваться на свободу.
Я вытерла глаза, сделала несколько глубоких вдохов, затем встала.
Мужчина, сидевший по другую сторону бара через несколько мест от меня, пристально смотрел на меня. На вид ему было под пятьдесят, его каштановые волосы были тронуты сединой на висках. Он был свидетелем всего этого фиаско с посудомоечной машиной и битьем стекла.
И он знал, что я вот-вот сорвусь.
Но вместо того, чтобы нахмуриться или закатить глаза, он ободряюще улыбнулся мне.
—Это всего лишь пара стаканов.
—Сегодня не мой день.— Этот год был не моим.
—Я Уэйн.— Он протянул руку.— Я прихожу сюда почти каждый день, чтобы поздороваться и выпить пива. Думаю, некоторые назвали бы меня постоянным посетителем.
Я пожал ему руку.
—Я София. София Кендрик.
С раннего возраста у меня вошло в привычку использовать при знакомстве как свое имя, так и фамилию. Люди в Нью-Йорке знали фамилию Кендрик и обращали на нее внимание. За исключением… Было ли высокомерно добавлять ее, когда Уэйн не сказал свою?
—Кендрик. Как у Логана и Теи Кендрик?— спросил он.
Я кивнула.
—Логан — мой брат. Я приехала навестить их на Новый год, но на самом деле они просто уехали в отпуск. Я здесь, пытаюсь, эм… помочь в баре, пока их нет.
За стойкой Дакота прошел мимо с совком и веником. Он быстро расправился с оставшимися на полу осколками стекла и выбросил их в мусорное ведро. Убрав еще один мой беспорядок, он осмотрел бар, чтобы посмотреть, не нужно ли кому-нибудь чего-нибудь. Видя, что наши немногочисленные клиенты довольны, он молча повернулся и снова пошел по заднему коридору.
Мой взгляд задержался на его длинных ногах, на том, как его джинсы облегают бедра, и на окружностях его действительно красивой задницы. Это было крайне несправедливо, что мне пришлось разделить свои самые ужасные дни с мужчиной, который был так потрясающе красив.
Широкие плечи и высокая фигура Дакоты заполнили дверные проемы. Его руки были такими длинными, что он мог без труда дотянуться до самой высокой полки с напитками, почти у потолка. Они больше напоминали мне крылья, чем руки, потому что он двигался с такой грацией и бесшумно. Даже его ботинки на толстой подошве мягко приземлялись на пол.
