Пистолет словно становится ещё тяжелее в моей руке, пока я пытаюсь привести в норму собственный разум. Я поднимаю взгляд на Гая. Он будто пытается игнорировать боль и унижение, которым подверг его отец, сейчас он смотрит на меня и видит только меня. А потом вдруг тихо говорит:
— Стреляй, моя Роза.
Я качаю головой, а из глаз текут слёзы.
— Нет... Нет, я не могу, я...
— Семь! — кричит Вистан. — Шесть! Пять!
— Каталина, стреляй, — уже с напором выдвигает Гай. Остекленевшие глаза пусты. — Стреляй в меня.
— Гай! — реву я в ответ, а пистолет словно сжигает мне руку. — Я не могу!
— Всё будет хорошо, просто стреляй. Прошу тебя, стреляй.
Конечно, ради друзей он готов получить и пулю. Сейчас ему плевать на последствия, плевать на собственную жизнь. Он сделает всё ради того, чтобы Софи, Нейт и Зайд не пострадали.
Я смотрю в его глаза, пытаюсь уловить в них что-то живое. Что-то, за что можно было бы ухватиться как за единственный способ ещё оставаться в здравом рассудке.
Но я уже давно потеряла рассудок. Ещё с той секунды, когда размазала голову Хью по бетонному полу.
Я медленно поднимаю пистолет. Рука дрожит, а в голове на секунду мелькает мысль: я могу повернуть пистолет и быстро выстрелить в самого Вистана. Могу убить его прямо сейчас, могу отомстить за страдания двенадцатилетнего мальчика и его мать. Желание сильное, оно горит внутри меня как пламя, как разразившийся лесной пожар.
Но, разумеется, я не могу поступать так безрассудно. Мы не в кино со счастливым концом, мы не знаем, как завершится мой поступок. Если я промахнусь, последуют мучения куда хуже. Наверное, за попытку убийства босса Могильных карт меня превратят в пепел, перед этим долго и коварно пытая. Наверное, в этот момент всем будет уже плевать на то, что я — Харкнесс.
Я опускаю палец к курку. Только сегодня Нейт учил меня стрелять, но я никогда бы не подумала, что это умение обернётся против меня. Что применить его мне придётся на человеке, которого я люблю.
Гай кивает мне. В его зелёных глазах нет ни капли страха, нет даже и тени отчаяния. Словно каждый день в него стреляют, словно каждый день он становится жертвой отца.
Хотя, может так и есть.
— Пять, четыре, три, — считает Вистан у моего уха.
Я опускаю дуло и целюсь Гаю в ногу — туда, где меньше всего шансов нанести ему сильный вред. Стрелять в туловище нельзя, я знаю это, ведь я могу задеть жизненно важные органы, а если в голову — могу его убить. Мне не нужно иметь опыт в этом, чтобы всё это понять.
— Два, один... — заканчивает Вистан.
А я уже стреляю.
В ушах звенит после громкого выстрела, рука вздрагивает от отдачи. Пуля вылетает быстрее, чем я успеваю понять, что действительно выстрелила. У Гая искажается от боли лицо, хоть он и остаётся безмолвен, а потом падает на колени. Мужчины, державшие его с обеих сторон, отпускают его руки, позволяя ему падать к полу.
— Умница! — произносит Вистан восхищённо и гладит меня по голове.
А я в ужасе смотрю на то, как штаны Гая пропитываются кровью, как нет вокруг помощи. У меня разрывается душа, я чувствую, как что-то внутри меня морщится, иссыхает, превращается в пепел, распадается на миллион частей.
Пистолет падает с моих рук. Я обессилено опускаю дрожащие руки, неспособная отвести взгляда от раненого Гая.
— Теперь мы поступим так, милая невестка. — Вистан обходит меня и подходит к сыну, хватая его за волосы и потянув их вверх так, чтобы поднять лицо. Гай шипит от боли, но видно, что боль от пули почти затмевает её. — Я поиграю в Господа Бога и дам этому жалкому щенку шанс выжить. Вы оба посидите в моей темнице до завтрашнего утра. Позволяю тебе делать всё, что захочешь, чтобы его спасти. К утру вернусь за вами, и если мой неотёсанный сынок не истечёт за ночь кровью и не сдохнет как собака, так уж и быть, прощу вас всех и верну в свою семью.
У меня всё падает вниз. Я поднимаю полный слёз взгляд и кричу:
— Вы обещали, что оставите его в покое, если я выстрелю!
— Нет, я просто в тот раз не договорил, — ухмыляется он в ответ.
В следующее мгновение нас хватают всё те же мужчины, а потом волочат по просторным коридорам поместья. Я не сопротивляюсь, не сопротивляется и Гай, пока нас тянут вдоль дверей, пока нас провожают взглядами горничные, которые наверняка за годы работы у Харкнессов привыкли видеть много ужасающих сцен. Поэтому никто нам не помогает. Никто нас не спасает. Никто и не думает об этом.
А потом нас бросают в небольшую серую комнату, выглядящую как настоящая темница. Здесь источником света служит лишь тусклая лампочка на бетонном потолке, холодно и пахнет сыростью. Железные толстые двери закрываются. На серых стенах видны следы от крови, и я догадываюсь: здесь проводят пытки или убивают людей.
Гай громко дышит, опираясь на стену и сползая вниз. Потом он пытается приподняться с пола, но ему это не удаётся, силы уже иссякают капля за каплей.
Я бросаюсь к нему, а слёзы безостановочно текут из глаз.
— Прости меня, — молю его я, хватая его за руку. — Пожалуйста, прости меня. Я не знала, что мне делать... Я не могла...
— Всё хорошо, — хрипло отзывается он. — У тебя не было выбора. Мне доводилось испытывать боль и похуже. К тому же однажды ты уже пыталась меня пристрелить. Я был готов.
Его рука тянется ко мне, он проводит ладонью по моей щеке, а кровь всё течёт и течёт из раны. Гай бледнеет прямо у меня на глазах. А я боюсь снова увидеть его спину и несколько новых ожогов, оставленных рукой отца.
Опуская взгляд к ране на его ноге, я вижу проделанную дыру и разорванную часть штанов от выстрела. Гай не хромал, пока нас волочили сюда; видно, пуля не задела кость, так что большой опасности он не подвергается.
— Нужно перевязать рану, — говорю я, шмыгая носом, будто бы точно разбираюсь. в том, что нужно делать при подобных случаях.
— Нечем, Каталина...
Я опускаю взгляд к своему платью и без промедлений хватаю подол, а затем пытаюсь разорвать его руками. Но у меня ничего не выходит, и тогда я вспоминаю о перочинном ножике Гая. Обыскиваю его штаны и нахожу ножик, радуясь тому, что никто не догадался обыскать и обезвредить нас.
— Что ты делаешь? — еле вырывается у него голос. Глаза полузакрыты.
Я не отвечаю. Вместо этого разрезаю большой длинный лоскут ткани с собственного платья и обматываю им его ранение. Я знаю, что должна вытащить пулю, как делал это Нейт, но у меня нет щипцов или чего-то другого, чем можно было бы её достать. К тому же мне страшно причинить ему больше вреда своими действиями.
Руки у меня покрыты кровью. Я еле-еле завязываю узел, слежу за тем, чтобы самодельная повязка крепко прижималась к раненой ноге, перекрывая кровотечение. У меня возникает такое ощущение, словно я занималась этим всю жизнь. Горячий лоб Гая покрыт пóтом, каштановые намокшие волосы прилипли к его коже, он тяжело дышит, словно просто вдыхать воздух ему приходится с большим трудом, глаза то закрываются, то открываются, а голова беспомощно опирается на стену.
