Внезапно источник угрозы покидает помещение, закрыв за собой массивную дверь и наконец оставив меня наедине с собой. Я понимаю, что у меня нет против него никаких шансов, что я пожалею, если вдруг выберусь наружу. Но мне хотя бы стоит попытаться осмотреться и выяснить, где я. Меня окружают осколки разбитых бутылок, стёкла, деревянные щепки, куски разломанных кирпичей и прочий мусор. Я на дрожащих коленях ползу к одному из осколков и, повернувшись к нему спиной, пытаюсь нащупать пальцами. Кожа скользит, запястья отдаются болью, но я пытаюсь ухватиться за этот несчастный кусок стекла, чтобы освободить себе руки.
Я очень глупая. Я безоговорочно спятила. Но это, возможно, мой единственный шанс на благополучный исход. Что, если именно сейчас мне выдался шанс сбежать и больше его не будет?
Завязанными руками, практически ничего не видя, я всё пытаюсь нащупать осколок за спиной. Первые несколько секунд мне попадаются лишь окурки и песок, противно натирающий мне ладони, но вот уже совсем скоро я хватаю заветный кусок стекла. Я не рассчитала свои силы и схватила его слишком сильно, поэтому острые края тут же вонзаются мне в кожу. Испускаю болезненный писк, но резко кусаю зубами губы, чтобы не закричать от боли громче. Чувствую, как по ладоням стекает тёплая жидкость — кровь, и, игнорируя этот факт, направляю самый острый кончик в сторону верёвки. Аккуратными движениями, чтобы случайно не порезаться ещё больше, разрезаю узел, двигая осколком вверх-вниз. В таком сидячем положении, абсолютно не видя, что я делаю, довольно трудно сосредоточиться, но желание жить, видно, куда сильнее. На лбу выступает пот, тело горит от напряжения всех мышц, я тяжело дышу. Между пальцев у меня всё скользко из-за крови.
Наконец, долгожданный звук раздаётся — верёвка рвётся, и мои руки освобождаются. Я еле сдерживаюсь от радостного возгласа, вставая с пола, и гляжу на окровавленные руки. На ладони точно останется шрам. Подбегаю к окну, пытаясь через щели выглянуть наружу. Я оказалась права — мы находимся в лесу. Не видно ни домов, ни людей. Одна лишь зелёная чаща, соблазнительно призывающая меня к себе.
Меня вот-вот вырвет от волнения.
За спиной слышатся шаги. У меня дрожат окровавленные руки, когда я отодвигаюсь от окна, прижимаясь спиной к стене. Дверь распахивается. Мужчина, приметив меня не там, где он меня оставлял, злобно сверкает глазами.
— Кажется, ты меня не совсем ясно поняла.
Он оказывается передо мной за долю секунды: я едва успеваю сделать краткий вздох. Мужчина резко хватает меня за волосы, тянет в свою сторону, отчего из моего горла вырывается пронзительный крик боли. Он бросает меня на пол, и я бьюсь коленями о твёрдую пыльную поверхность.
— Открывай рот! — шипит он.
От ужаса того, что он собирается делать, моё тело охватывает невообразимая судорога. Я коченею на месте, забываю, как пользоваться лёгкими, замираю точно статуя. А его руки уже тянутся к его ширинке.
Ты сама виновата! — кричит мне внутренний голос. — Ты должна была сидеть на месте и ничего не делать! Теперь тебя изнасилуют и бросят труп гнить в какой-нибудь канаве! Ты закончишь так унизительно. Ты виновата сама!
В глазах накапливаются слёзы, я с трудом делаю вдохи, ощущая, насколько сильно болит сердце. Оно готово разорваться на куски, и я буду рада закончить жизнь именно так и никак иначе.
Но внезапно...
— Эй, Хью, какого хрена ты делаешь?! — кричит голос у вдруг распахнувшейся двери.
Я готова упасть в обморок от облегчения.
— А что?! — рычит мужчина, по-прежнему держа руку на своей ширинке. — Эта сука пыталась бежать! Я всего-то её проучу!
— Приказ был не такой, кусок ты дерьма! — Возникший в комнате мужчина толкает первого в сторону. — Вистан чётко сказал: не насиловать её! Минет тоже входит в это!
— Думаешь, от того, чтобы она заглотила мой член, что-то изменится?! Вистан даже не узнает! Давай, чёрт возьми, это сделаем!
Я прижимаюсь лицом к полу, закрываю уши, не желая их видеть и слышать. Я хочу умереть. Единственное моё желание. Но голоса слишком близки, чтобы я могла их игнорировать.
— Усмири свой чёртов член, сукин ты сын! — продолжает кричать второй. — Могильные карты поставляют тебе недостаточно шлюх?! Мы не тронем её, ясно?! И попробуй только ещё что-то подобное выкинуть! Я не хочу отвечать перед Вистаном головой из-за тебя!
Они едва не дерутся, но всё заканчивается словесной перепалкой. Меня поднимают с пола, схватив за шею, бросают в угол и велят впредь не шевелиться. Мне не связывают вновь руки, мне говорят, что следующая попытка что-то предпринять обойдётся мне избиением. Что, мол, избивать им мне можно. Они обещают, что не оставят на моём теле живого места. На этот раз я запоминаю каждое их слово, боясь двинуться. Я хватаюсь за свои колени, прижимая ноги к груди. Сижу, всхлипывая, как самое жалкое существо. Как маленький ребёнок, оставшийся без защиты.
Быть пленницей Гая Харкнесса было не так уж и плохо, думаю я, наблюдая за тем, как дверь закрывают, и я остаюсь одна, окружённая четырьмя стенами. И воспоминания возвращают меня обратно в машину, в которую я согласилась сесть. Я вспоминаю поцелуй, оставленный на моём лбу. Вспоминаю слова Гая.
«Ещё увидимся, смысл моей жизни».
Именно это он мне сказал тогда. Слова, как оказалось, обозначающие конец. Мы, может, никогда больше не увидимся.
Может и не увидимся...
* * *
Я не помню и не знаю, как сумела заснуть, но проспала я долго — до следующего утра. Прямо в сидячем и ужасно неудобном положении, из-за которого разболелась спина. Едва раскрыв глаза, я гляжу на свои ладони и разбитые коленки. Ссадины успели покрыться твёрдой корочкой тёмно-бордового цвета.
Я отвратительное жалкое существо, лишённое свободы. Что может быть ужаснее?
Утро, как оказалось, действительно наступило. Я пока ещё жива. Солнце из щелей окна светит настолько ярко, что я щурю глаза. Медленно встаю, хромая от боли в ногах, стряхиваю с себя пыль, собравшуюся на мне за ночь. Слышу голоса со стороны окна: за ней стоит минимум два человека. Вероятно, их приставили на всякий случай.
Дверь вдруг щёлкает и со скрипом открывается, и я судорожно возвращаюсь на своё место в углу, как трусливая собака. В помещение входит мой личный надзиратель с тарелкой в руке.
— Кушать подано, — бросает он, подходя ближе.
Он садится на корточки передо мной и протягивает тарелку. В другой руке держит бутылку с чистой водой. От такого вида я сглатываю: язык у меня во рту весь засох. Я опускаю глаза на сероватую склизкую массу в тарелке и с отвращением отворачиваюсь.
— Что, не нравится? — ухмыляется мужчина. — Тебя папочка с мамочкой не этим кормили в любимом доме?
Я молчу, борясь с желанием разрыдаться.
И тогда он вдруг черпает ложкой из той мерзкой дряни, хватает меня за лицо и пихает мне в рот некое подобие кашицы. Я кричу, пытаюсь отвернуться, но мужчина только сильнее сжимает мне щёки, не дав шевелиться. Пресная субстанция заполняет рот, едва она касается языка, я ощущаю подташнивание глубоко внутри желудка.
