Волк молча вцепляется в горло Плантины, не оставляя ей даже шанса вскрикнуть еще раз.
—Я просила тебя, я умоляла…— шепчу я, глядя на то, как по моей воле отнимают жизнь человека.
Мать Плантина дергается, извивается всем телом, держась за горло и хрипит.
А спустя минуту замирает навсегда.
28
Волк подходит ко мне и я обнимаю его, погружая пальцы в его густую черную шерсть, пытаясь хоть немного согреться его теплом. Я чувствую, как колотится его сердце.
—Спасибо, волчок,— говорю я с благодарностью принимая его тепло.— Ты нас спас.
Он едва слышно скулит, словно жалуясь на что-то. И тут я понимаю, что он сам едва держится на ногах, оголодавший в этих безжизненных краях, вынужденный прятаться от людей из монастыря, которые, увидев его, точно пристрелили бы без разговоров.
—Ты шел за нами всю дорогу, ждал меня все это время, хороший, умный волк,— я глажу его по жесткой шерсти и постепенно успокаиваюсь, на какую-то минуту забывая обо всем, что случилось.
Наконец, когда хоть какие-то силы возвращаются ко мне, я подползаю к мертвой Плантине и с огромным трудом переворачиваю ее, чтобы стянуть с нее теплую меховую накидку с капюшоном из черного лисьего меха.
—Думаю, она тебе больше не пригодится, как и твои сапоги.
Я накрываю накидкой едва дышащую Клем и шепчу ей на ухо:
—Мы выберемся отсюда, подруга, мы им всем еще покажем, я тебе обещаю. Только держись.
Она, не размыкая век что-то бормочет в ответ, но расслышать я не могу.
Теперь она не умрет, по крайней мере от холода, теперь есть надежда на спасение. Я еще не знаю как, но я что-нибудь придумаю, обязательно.
Я выдергиваю из камней застрявший в них стилет Плантины и осторожно разрезаю ее мантию, обнажая безобразное толстое тело. Никаких других вариантов у меня нет. Либо я сделаю это, либо замерзну здесь окончательно. Переворачиваю ее с невероятным усилием, чтобы высвободить ткань из под грузного тела, передвигая ее ближе к воде.
Перебарывая отвращение, кутаюсь в изодранную одежду старухи, чувствуя на своем теле липкую кровь, пропитавшую плотную шерстяную ткань.
—Я просила ее, я умоляла,— шепчу я, стараясь не глядеть на лежащую старуху, в темноте похожую на огромного кита, выброшенного на берег.
Меня трясет всем телом, одновременно от холода, страха и кромешного ужаса, который я испытала. Кажется, то, что я еще жива — это настоящее чудо. И если бы не труп старухи в паре метров от меня, я бы может быть даже улыбнулась своей удаче.
Я сижу на берегу не в силах шевельнуться, и смотрю на черные волны, накатывающие на каменистый берег. Они достают до трупа Плантины, словно пробуя его на язык, осторожно, пока еще неуверенно, нерешаясь пока приблизиться и утащить ее.
Согреваясь собственным теплом, и теплом волка, который теперь прижимается ко мне, я со странной отрешенностью жду, когда придет кто-нибудь еще, искать выживших. Сжимаю в руке острый стилет и обещаю себе, что моя рука не дрогнет, если будет нужно. Я уже видела смерть, и я не хочу чтобы я, или Клем, оказались на месте плантины, голова которой, при каждом следующем наплыве волн, оказывается все глубже и глубже в воде. Еще немного, и море сможет утащить ее с собой. Ведь этого же она хотела?
Спустя, наверное, полчаса, мой взгляд вдруг цепляется за судно, плывущее со стороны монастыря. Сам монастырь теперь от нас метрах в двухста, так далеко нас с КЛем забросило течением.
Я смотрю на кажущиеся отсюда крошечными весла, которые словно маленькие лапки водомерки, перебирают туда сюда, превозмогая немилосердное течение и волны.
Я вижу, как они вылавливают из воды одну из утопленниц. До меня доносятся едва слышные крики.
Кажущееся отсюда крошечным бездыханное тело утопленницы затаскивают в лодку и снова начинают работать весла.
Отползаю поближе к камням, которые будут лучше скрывать меня. Ведь если я вижу лодку, то и те, кто на ней вполне могут увидеть меня на берегу.
С ужасом смотрю, как они ловко вылавливают одно тело за другим, втаскивая их внутрь, словно это не люди, а какая-нибудь рыба. Ведь я могла оказаться на их месте, и Клем тоже. Скольких они уже выловили? Неужели все девушки до одной утонули? Неужели никто не доплыл до маяка?
А был ли вообще этот маяк? Теперь я уже почти уверена, что нет.
Мать Плантина уже почти полностью скрылась под водой и вода начинает приближаться к лежащей клем, завернутой в накидку.
Здесь больше нельзя оставаться, скоро будет утро и мы будем как на ладони. А когда они хватятся пропавшей матери Плантины, они начнут прочесывать здесь все и перевернут вверх дном каждый камешек, в этом сомнений нет.
Я подползаю к Клем и трогаю ее. Дышит она прерывисто, но от моего прикосновения открывает глаза.
—Что… Какого… Элис, это ты?— хрипло говорит она.— Я умерла и попала в преисподнюю?
—Ты не умерла,— говорю я.
—Тогда почему мне так тепло? Что происходит?
Я вытащила тебя, но теперь нам надо идти. Ты можешь встать?
Она стонет от боли и начинает кашлять, содрогаясь всем телом.
—Не знаю, могу ли я идти, но я точно могу ползти, а еще мне очень хочется кого-нибудь убить…
—Это уже сделали за тебя,— говорю я показывая на Плантину, которая теперь едва виднеется, когда на нее набегает волна.
Клем поворачивается и с ужасом смотрит на нее.
—Кто это?
—Плантина…
—Ты убила мерзкую тварь?
—Не кричи ты так,— шепчу я.
—Ты ее убила?— с восторгом спрашивает Клем.
—Можно сказать, что и я. Но радоваться тут нечему.
—Как нечему? Да если бы я могла, я бы лично ей глотку перегрызла.
—За тебя это сделал волк. Ты можешь встать? Пока ночь, нам лучше убираться отсюда.
Волк начинает скулить, когда видит, что мы с Клем собираемся идти в сторону дороги.
Он хватается зубами за мою изодранную одежду и тянет нас в сторону леса.
—Кажется, он считает, что нам лучше укрыться в лесу.
Волк отбегает в сторону леса, а потом возвращается к нам.
—А ведь мохнатый прав,— говорит Клем.— В лесу у нас куда больше шансов укрыться.
—Я думала украсть лошадь,— говорю я.
—Ты еле на ногах стоишь, Элис, ты сейчас даже конфетку у ребенка украсть не сможешь. Пойдем в лес, как говорит твой волк. Главное, чтобы нас не увидели, эти, с лодки.
—Да.
—Скольких они уже выловили?— спрашивает Клем.
—Я думаю, что никто не выжил.
—Кроме нас.
