Он пришел минут через пять. Люська при виде Антона немедленно взвизгнула, повисла на шее и спросила: «Коть, тебе в черном не жарко?» Захотелось убить, и лучше сразу обоих. Я протянула Антону листок, и мы с Люськой, перебивая друг друга, стали вводить его в курс дела. Антон сказал, что мы орем, как базарные бабы, и попросил говорить кого-то одного: меня. От этого выбора стало приятно – так, что я, кажется, даже вспотела и стала красной. Пока я рассказывала, он только кивал, а потом скомандовал забрать одного из близнецов и отвести в корпус другого.
–Чего? Зачем? Нас же убьют! А кого забирать – Всеволода или Луку?– снова загалдели мы.
–Неважно кого. Любого давай,– ответил Антон. Он всегда так делал: из всех вопросов отвечал только на удобный ему.
И мы побежали за опальным Всеволодом, потому что Всеволод был ближе. Войдя в комнату, обнаружили его у окошка, скучающе ковырявшим в носу. При виде нас он разочарованно протянул: «А, это вы…»
–А ты думал кто? Стасик твой? Собирайся давай,– скомандовала Люся.
–Ого, а че, я свободен?
Ни я, ни Люся понятия не имели, поэтому ответил Антон:
–Это мы сейчас посмотрим. Вставай, пойдем.
Всеволод хоть и не понимал, куда мы его тащим, но был явно рад перемене локации. Только все время спрашивал по дороге: амы точно не в медпункт? Помнил, бедняга, клизму третьего дня.
Когда мы вошли в другой корпус, Лука сидел в поразительно схожей позе – так же у окна, так же ковыряя в носу.
–О, Севон, а я уже заждался. Думал, ты там сдох.
–Да пошел ты.
–А где конверт-то?
–В смысле где? Он же был у тебя.
–Я его отдал полчаса назад!
–Мне?! Нет!!!
–Говна пакет!!! Тебе, кому ж еще!
Антон предложил им заткнуться и внимательно послушать. Он схватил Севу за плечо и усадил его за стол рядом с Лукой. Только в этот момент я заметила, что тот сидел за шахматной доской. Антон подошел к ней, взял одну из фигур, переместил на соседний квадратик. А потом, обратившись к Луке, сказал:
–Смотри, вот тут зевнул, и все порушилось.
Лука пару секунд поизучал доску, а потом хлопнул себя по лбу.
–Ладно, тут уже неинтересно,– объявил Антон.– Давайте я вам лучше прикол покажу.
Одним движением руки он скинул все фигурки, и те посыпались на пол с громким деревянным стуком. Отобрав оттуда всего пять, разместил их на доске.
–Короче, смотрите. Белые пытаются провести пешки в ферзи, правильно?– спросил и смешно сел на колени, совсем по-детски, подложив ноги под попу. До сих пор так делаю за домашкой.
–Ага,– отозвался Лука,– два хода до превращения.
–Да. Но если ты сделаешь это в лоб, сыграв H7, то кто подключится к защите?
Они галдели на своем птичьем еще минут десять. Я не обращала на них особого внимания, потому как не понимала ни слова. А потом Сева заорал:
–Ты что?! Просрать своего слона под две вражеские фигуры одновременно?
–Ты не ори, а дальше смотри. Допустим, его берет пешка. Тогда белые играют король D3. И тогда у черной пешки нет возможности пройти вперед, чтобы открыть слону диагональ. И тогда эта наша пешечка H…
–Становится ферзем!– снова заорал Сева.
–Точняк. И слон не может подключиться к защите поля H8.
–А если слон нападет?– спросил Лука.
–Тут все равно играем король D3. И тут опять у черной пешки нет хода E4, так как мы уже бьем не пешку, а слона. И вновь нашу пешку никто не может удержать от власти, хе-хе.
Лука и Сева смотрели на доску так, будто им открылся главный секрет мироздания.
–Какой же ты умный, Антоха,– прошептала Люська, поднеся руку к груди, как бездарная актриска.
Вечно она лезет. В-е-ч-н-о.
–Да не, я-то чего? Меня дед научил. А, и это. Увижу еще раз, что сгуху тырите из столовой,– убью. Понятно?
Они мелко закивали.
Так Антон второй раз за день сделал не свою, чужую работу, и сделал ее блистательно. Всеволода и Луку оставили вдвоем до ужина – после того, как Антон взял с них обещание сидеть тихо.
Когда Люська наконец-то убежала к отряду и мы остались вдвоем, Антон спросил:
–Может, поучить тебя?
–Может.– Я равнодушно пожала плечами, хотя на самом деле была готова учиться хоть экстремальной стрижке собак.– Когда?
–Да хоть когда. В беседке давай, после дискотеки. «Бунин» или как там ее.
–Она не «Бунин», она «Брюсов».
–Да какая на хер разница?
Действительно, в тот момент разницы для меня не было. Хоть Бунин, хоть Брюсов, хоть Цыпкин, хоть Юрий Гагарин.
Играть в шахматы тем летом я так и не научилась.
Младший лейтенант Халдыщенко
–Ты что-то светишься прям, Ви. Влюбилась, что ль?– Люська спрашивала и спрашивала без конца.
Люся не могла допустить, чтобы какая-то, даже самая крохотная, новость о моей жизни оставалась в тайне или, что хуже, будет рассказана ей не самой первой. Жадная до деталей, она любила слушать мои истории, подперев подбородок обеими руками, прерывая повествование неуместными вопросами типа «Так я не поняла, вы сосались или нет?», «А он высокий? (богатый, красивый)?», «Зарабатывает нормально?», «А во что ты была одета?» и «Сколько сексов у вас уже было?». Я то и дело чувствовала, что, когда ответ был неэффектный: нет, мы не сосались, среднего роста, он не работает, учится пока,– у Люси будто внутри отлегало. Какие-то недобрые чувства виделись мне за ее тщательным выспрашиванием, а интерес казался деланным от и до.
Не сообщить ей новость первой я имела неосторожность лишь однажды – когда отец отдал мне свой дряхлый Ford, ремонт которого впоследствии здорово истощил мои стипендиальные накопления. На нем я, счастливая, повезла кататься нашу компанию общажных ребят, и компания эта была настолько многочисленна и несовместима с габаритами машины, что та, бедная, просела задом почти до земли и едва ли им не шкрябала. Так мы и колесили по району, орали МакSим и Joy Division, высовывались в окна, особо бесстрашные даже залезли на крышу.
Веселье, не засвидетельствованное в соцсетях,– никакое не веселье, это известный факт. Так подумали многие участники автомобильной феерии, на чьи радостные сториз Люська моментально отреагировала. За считаные секунды она сбежала с важного свидания, после чего истерично распекала меня при всех – за то, что дерзнула ей ничего не сообщить. «Почему? Как ты могла?»– повторяла она сломанным магнитофоном, а я мямлила что-то невразумительное, бессмысленное. Ответ был прост: не сказала, потому что не хотела своим успехом ее – ну, да – огорчить. Сама не замечая того, я стала заискивающей, робкой, обесценивающей все хорошее, происходящее со мной. Ни один вопрос, адресованный ей, не обходился без суетливых оправданий. Я боялась ее подколок, боялась разозлить ее лишним уточнением, боялась ее зубоскальства. Фрейлина, прислужница, придаток, скрытый огромной тенью,– в нашей дружбе (?) я чувствовала себя именно так. Мое существование по сравнению с ее казалось вынужденным, серым, блеклым, лишенным яркости и смысла.
