–Ну это про пацана?
Я кивнула.
–А этот, который в бумажке,– между вам типа любовь?
Всегда удивлялась, как легко дети обращаются со словом «любовь».
–Эх, Юля, да если бы я знала, есть любовь или нету.
–А ты говоришь, что нет слова «нету»!!! (победоносно)
–Ну это какое-то слишком сильное слово – «любовь».– Я попыталась перевести тему.– Я бы сказала, что он мне нравится.
–А кто в кого первым вкрашился?
–Вкрашился!
–Ну не нуди, а!
–Да не знаю я, Юль! Да и какая разница уже.
–А че ты тогда страдлишь? Между вами все кончено?
Юлина манера речи, в которой подростковый сленг звучал вперемежку с лексиконом русских сериалов, меня забавляла.
–Пока нет, но мы скоро расстанемся.
–Зачем?
–Ну… так нужно. Он живет в другом городе.
–Пусть с собой возьмет!
–Видимо, не особо хочет.
–Понятно. Знаешь, что?
–Что?
–Это была Ванина конфета. Он мне ее подарил.
–Ванина? Нашего Вани?
–Ну да.
–Так ты ему нравишься, что ли?
–Наверное.
–Так это же классно!
–Да хэзэ. Мы ж не общаемся.
–Почему?
Юля вздохнула:
–Он даже ни с кем не целовался ни разу!
–Во-первых, какая разница. Во-вторых, с чего ты взяла-то?
–Ну как с чего. По нему же видно, что он лох.
–Ну здрасьте, приехали.
–Не надо меня с ним шипперить!
О значении слова «шипперить» ядогадалась интуитивно, поэтому сказала:
–Господи, Юля, да наплюй ты на всех и сделай, как чувствуешь.
–Тебе легко говорить.
Мне и вправду это было легко. Говорить.
Некоторое время мы шли молча. А потом Юля нарушила молчание, заорав: «Марина Часто Срет!» Я так захохотала, что не стало смысла отчитывать ее, изображая педагога. Так мы и шли, как настоящие злыдни-подружки, и придумывали всякое гаденькое: Марина Чудовищно Ссыт, Марина Чрезмерно Слюнява.
Подойдя к лагерю, я поняла, что мне совсем не хочется с ней расставаться.
–Ладно, надо на ужин идти, давай после дискотеки доиграем.
–Давай,– ответила Юля и наконец-то рассмеялась.
Буханка
И они сказали: «А давайте поедем на крыше!» Они – это девки из пятого отряда.
Мы с Люськой девок из пятого вообще-то не очень. Хабалистые они какие-то, грудастые, неприятно громкие, расхлябанные. Такой тип девочек, которые употребляют слова «шикосик», «морюшко» и «мой мч». Но Кубышка зачем-то заставила ехать на рынок за арбузами всех вместе, впятером. Ну мы и поехали на Виктор Михалычевой буханке. Именно не «в», а «на»– это Нина предложила. Дескать внутри невообразимая жара.
Михалыч, в женском обществе заметно молодеющий и как-то даже становящийся выше ростом, милостиво разрешил. Сказал «Ух, девки!» ишироко засмеялся чему-то своему, видимо, давно ушедшему, без намека на стеснение продемонстрировав золотой прикус. Пока я бухтела о глупости затеи и приводила аргументы в пользу поездки внутри (на крыше жарко, мы сгорим, это небезопасно), они все, сверкая трусами, полезли наверх. Нинка уселась первой, да так плотно, будто планировала провести там остаток жизни. Потом к ней присоединились ее приспешницы, кричавшие оттуда, как же там здорово.
Они говорили, что я душная, скучная, и даже показывали язык. Было обидно, очень обидно. Во-первых, бесила их стадность. Во-вторых, очень хотелось к ним. Поняв, что наверх мне все-таки не терпится, Нинка с деланным сожалением заявила, что мест больше нет и ехать мне одной внутри, в прохладе и безопасности, как я того и хотела. Я отвернулась от них и сняла очки, предвосхищая на стеклах испарину слез.
Потом вмешалась Люська. Вмешалась со словами: «Ты бы, Костецкая, жопу активно не отращивала, все бы легко вместились». И добавила: «Камонь сюда!»– уже мне. Хорошо помню охватившее меня чувство, пока я карабкалась по приставной лестнице,– легкое, светлое, какое бесполезно описывать взрослыми словами.
Оказалось, что езда на крыше буханки была здорово романтизирована. Впрочем, так я и думала. Приваренные к крыше металлические прутья постоянно кусали за попу, держаться было не за что, а мотало из стороны в сторону будь здоров. Но мы все упорно поддерживали атмосферу веселья. Потому что молодость не прощает скуки, но прощает дискомфорт.
Мы ехали по полям, в косынках, разрумяненные жарой, то и дело отиравшие пот со лба,– образцово-показательное счастье любого нормального колхозника. На середине пути Нина сказала:
–Ой, бабы! Как же хорошо! Аж стихи читать охота.
«Только не это!»– подумала я.
–Начинай, Нина,– велели товарки.
И она начала.
Репертуар был предсказуемый, очевидный. «Я к вам пишу, чего же боле» дохромало до половины, затем Пушкин сменился «главой крученыховского ада», а там, конечно, «мне нравится, что вы больны не мной», «если крикнет рать святая» и «только синь сосет глаза». Слова Нина часто подвирала, чего не смущалась, с лихвой компенсируя пробелы в знаниях артистизмом. Когда тексты великих закончились, она без ложной скромности предложила почитать свое. Фрейлины приняли идею с восторгом. И тогда Нина начала:
Взмах твоих ресниц,
И я падаю ниц,
В веренице лиц
Злых твоих любовниц,
Жриц, кобылиц, тупиц,
Странниц и блудниц,
Светских львиц, императриц
Я – лишь агнец.
Вообще Нина была хороша собой, про таких говорят к тому же «ноги от ушей». Но я ей это милостиво простила – за то, какой несносной дурищей она выглядела во время чтений. Длились они долго, невыносимо долго. В нескладных, с торчащими, как нитки из неаккуратного шва, междометиями и эпитетами, стихотворениях Нины было все: красная кровь, белое вино, черный кофе, розовые розы, глаза цвета тревожного неба, шепот ночи, замершие лучи в ожидании заката и какая-то несчастная барышня, видимо сильно перед Ниной провинившаяся, раз угодила в эту поэтическую выгребную яму. Безымянной даме вменялась кража ее, Нининого, ухажера, посредственность внешности, беспринципность и прочие грехи, уже не упомню. Примерно на середине мой мозг под действием инстинкта самосохранения перешел в режим гибернации и включился обратно, лишь когда свита зааплодировала Нине. Я тоже зааплодировала – факту исчерпаемости слов на сайте рифма.ру. Чтение стихов вслух вызывало во мне стойкую идиосинкразию само по себе, а в такой вариации я не могла ее не прекратить.
