–Так получается, мы не просто однофамильцы… А самые настоящие родственники!
–Получается, так,– новообретённый двоюродный брат подвёл Женю к дивану и с поразительным хладнокровием разлил по чашкам напрочь остывший чай.
Женя присела с краю, но лишь спустя несколько минут решилась произнести то, что вспыхнуло в голове в первую же секунду:
–Кристиан, я… я хотела бы… Где она похоронена?– её голос предательски задрожал.– Я не знаю, как всё организовали тогда, после пожара. Как это вообще всё делается здесь, во Франции… Её, наверное, кремировали, да? Мне хотелось бы с ней увидеться… навестить её могилу.
–Ох, Эжени!– он наконец пришел в себя и, потянувшись, с сочувствием сжал её ледяные пальцы.– Я пока ничего не понимаю в том, что ты мне только что рассказала, но одно знаю точно – тётя Катрин не погибла при пожаре семнадцать лет назад!
Женя ахнула и нервно вскочила, прижимая руку ко рту.
–Х-хочешь с-сказать…– Губы отказывались ей подчиняться.– Кристиан, она что, жива? Я могу с ней встретиться?! Господи…
–Эжени, ты неправильно меня поняла,– торопливо воскликнул он, тоже поднимаясь на ноги.– Тётя Катрин действительно погибла, но это произошло не в далёком прошлом, а всего лишь три года назад.
В тот момент Жене было не до сопоставления фактов. Шок от информации, которая только что обрушилась на неё, как тридцатиметровая волна цунами, был настолько силён, что она забылась мёртвым сном в гостевой спальне Кристиана, отключилась сразу же, лишь только голова коснулась подушки. А утром проспала и в спешке уехала на такси на работу.
Но вот теперь кусочки пазла в голове сложились, вызывая очередные вопросы…
«Если мама не погибла в пожаре и дом цел и невредим, то пожара, выходит, не было? Но откуда тогда взялась пирофобия?!»
Из размышлений её выдернул настойчивый голос Моник.
–Эжени, если сказать полиции правду, то мы обе останемся без работы, понимаешь? Это даже не ложь в чистом виде, просто нужно опустить некоторые факты…
Моник подалась вперёд и схватила Женю за запястье. Забинтованную руку тут же прострелила боль.
–Ай!
–Ох, извини, Эжени. Я не хотела,– она тяжело вздохнула.– Знаешь, я тоже безумно устала и тоже страшно переживаю из-за всего случившегося. А мне в моём положении нельзя нервничать. Понимаешь? Мне нужна эта работа,– Моник опустила руки на свой пока ещё плоский живот.– Нам нужна… Так давай поможем друг другу. Что скажешь?
Остаток ночи Женя провела без сна, снова и снова мысленно репетируя речь. Так, чтоб враньё…
«Не враньё, лишь часть правды. В конце концов Моник права: никто не пострадал – и это главное. И башню давно потушили. Ущерб нанесён только материальный. Мне, кстати, тоже, ведь телефон остался где-то там. Так и лежит, наверное, расплавленной кучкой пластика на пепелище. Сейчас бы Максу позвонить и рассказать обо всём…»
Жене катастрофически не хватало его дружеского оптимизма и здравых советов. Всё так запуталось, что, казалось, ещё немного, и голова просто взорвётся от мыслей, догадок, недомолвок, попыток понять, что происходит. Даже ноющая боль разбитого сердца отошла на второй план, словно подёрнулась белёсой дымкой обстоятельств.
«Она любит его… У них будет ребёнок… Я вновь оказалась лишней…»
Задремать удалось лишь под утро, да и то ненадолго. Стоило Жене провалиться в сон, как перед глазами вновь начал полыхать огонь, языки пламени лизали её ступни и примерялись к одежде. Она кричала, звала на помощь, но в том аду, в который она попала, не было больше ни души. Вероятно, это был её персональный ад.
Женю растолкала испуганная медсестра:
–Мадам, мадам, проснитесь! Всё хорошо, вы в больнице, это просто кошмар!
Когда она ушла, Женя села и потянулась за бутылкой воды, что стояла на тумбочке. Пересохшие губы потрескались, а пострадавший локоть противно ныл.
«Похоже, металась во сне…»
Она вздохнула и встала, чтобы поправить сбившуюся простыню. Наволочка подушки была влажной, так что Женя просто перевернула её, улеглась обратно в кровать и уставилась в окно, где медленно розовело небо.
С утра зашла другая медсестра, справилась о самочувствии и записала данные в свой планшет. Затем прямо в палату принесли завтрак в индивидуальном контейнере. Женя вяло поковыряла вилкой омлет. Следующим в дверной проём вплыл букет нежно-розовых тюльпанов, зажатый в антрацитовой ладони. Мсье де Гиз сегодня не улыбался.
–Здравствуй, Эжени. Как себя чувствуешь?
Эти заурядные, казалось бы, слова болезненно кольнули:
«Ни рыбка моя, ни птичка, ни блошка, ни вошка… просто Эжени».
–Спасибо, уже лучше,– так же дежурно ответила она, прижимая к груди простыню.
На лице Фабриса читалась жалость, а не то безусловное сочувствие, что испытывают к человеку, попавшему в больницу. Кроме того, ощущалось что-то ещё, какой-то незримый укор или порицание.
–Мне жаль, что всё так вышло.– Он положил букет на тумбочку, а потом ладонью провёл по своей голове, поскрёб в затылке, будто не знал, куда деть руки. Вздохнул.– Тебе следовало сразу сказать о проблемах.– Слова давались ему с трудом.– Мы бы могли что-то предпринять. Не доводить…
Он замолчал.
–Мне тоже жаль,– тихо отозвалась Женя.
–Поправляйся.
Фабрис кивнул не то ей, не то сам себе и вышел за дверь. И сразу так погано стало у Жени на душе, будто это она во всём виновата.
«Это же просто стечение обстоятельств. Всё навалилось, наслоилось одно на другое. Сначала Элен, потом Моник… Интересно, а ведьминские знаки над моей дверью кто из них нарисовал? Хотя, не важно уже. А мсье де Гиз… Я должна хоть как-то объясниться перед ним, он всегда был ко мне добр. И сатанисты! Их ведь и правда найти нужно! Если первую пентаграмму действительно начертила не Моник, то… Или всё же она? В любом случае, нужно предупредить Фабриса!»
Женя сунула ноги в больничные тапки и, накинув на плечи халат, что висел на спинке кровати, выскочила в коридор.
Больница Экс-ан-Прованса значительно отличалась от Пятой самарской инфекционной, где Женя однажды навещала дядю Костю, слёгшего с острой фолликулярной ангиной. Не было той давящей тоскливой атмосферы, порождаемой то ли меланхолическим голубым оттенком крашеных стен, то ли не менее унылыми выражениями лиц медперсонала. Здесь высокие окна радовали уже привычной расстекловкой «в клеточку», вдоль всего коридора висели позитивные воздушные пейзажи, а на подоконниках цвели многочисленные орхидеи.
«Не больница, а оранжерея!»
За пределами палаты оказалось довольно оживлённо: сотрудники отличались от пациентов не только серо-синей униформой, но и торопливой походкой, из-за чего казалось, что врачи постоянно куда-то опаздывают. Больные же, напротив, медленно прогуливались вдоль стены или замирали у окон, любуясь цветами и ведя неспешные беседы друг с другом.
