Филипп спустился, обнялся со старым другом.
—Яко наказывал, братец, свез тебе со всего уезду гожих замочников, кузнецов да древоделов, покамест во граде дожидаючи.
—А это кто?— Филипп кивнул на испуганного безбородого парня лет семнадцати с подбитым глазом и вырванным над ухом клоком светлых волос.
—А сый выблядок из холопей удельных, пахаря сын.— Мартемьян схватил выбравшегося из телеги парня и толкнул к Филиппу.— Обаче вместо хлебопашества сей чужеяд присно затейничает, за что сечь и драть ево уже устали. Дивись, скропал давеча из тесаных бревен самоходный дощаник с водяным колесом заместо весел, да сблазнив иных отроков сбежал на нем по Чулыму. Едва сымали прохиндея, всыпали батогами. Ты… поминаю таких чудаков любитель, авось сгодится.
Филипп подошел к парню, тот испуганно глядел в ответ.
—Как зовут?
—Тишкой.
—Я говорю, Тишка, а ты отвечай, что приходит на ум. Понял?
Тишка вопросительно обернулся на Мартемьяна Захаровича.
—Двигатель внутреннего сгорания.— Произнес Завадский.
Парень захлопал глазами.
—Сказывай!— гаркнул Мартемьян.
—Не ведаю, барин,— прошептал Тишка.
—Паровой двигатель.
—Ча… ча… во?
Завадский подошел ближе.
—Ты чем крутил колесо на дощанике?
—Ногами…
—А есть что посильнее твоих ног?
Тишка задумался.
—Лошадь, господин?
Филипп наклонился к парню.
—Огонь, вода и?
Завадский глядел парню в глаза, тот прищурился и в его сером юном взгляде мелькнул проблеск догадки.
—Пар?
—Молодец,— Филипп разогнулся и похлопал Тишку по худому плечу,— еще потолкуем.
—Отвезите его к остальным в город, пусть его там накормят,— приказал он рындам, и обращаясь к парню, добавил,— у нас бить тебя никто не будет.
После того как Тишку увезли, Филипп позвал Мартемьяна на холм показать долину.
—Широко берешь, брат,— одобрил воевода, увидев размах и похлопал Завадского по плечу,— топерва я начинаю тебя понимать. Ведаю кто ты. Будущный человек.
Завадский чуть не вздрогнул, услыхав последнюю фразу. Ему казалось, он окончательно забыл о прошлом, которое изредка только являлась ему в виде обрывков кошмарных снов.
Филипп посмотрел на Мартемьяна, радость на лице которого сменилась озабоченностью, будто он вдруг вспомнил о чем-то неприятном.
—Да еже не позабыл, брат, есть одна худая вестишка…— Сказал он вздохнув.
—Что такое?
—Отряд, овый вез Истому истнили в двадцати верстах от Болотова. А накануне пропали два его рындаря, да одного сыскали среди перебитых стрельцов, а Истомки след простыл — сбежал сучий выборзок, ни даже не клейменный.
Филипп хмуро посмотрел на долину. Мартемьян Захарович, видя его задумчивый вид, спросил:
—Разумеешь еже чего смущатися [опасаться], брат?
—Нет,— покачал головой Завадский, глядя вдаль,— он теперь никто. Просто мелкий разбойник.
* * *
Тем летом началось настоящее восхождение Филиппа. Словно чувствуя это, перед поездкой он выступил с проповедью под открытым небом. Слушать его вышел весь город. Завадский, уже научившийся улавливать настроение толпы ощутил ее мощную энергию и затянул привычное молчание на рекордные три минуты, добившись страшной тишины и заговорил только когда казалось умолкли даже птицы. В разгар своей речи, он с удивлением обнаружил, что яростно жестикулирует, чего никогда не замечал за собой в прошлой жизни при публичных выступлениях. Он говорил о простых вещах — о прошлом и будущем, о поверженных врагах, о гордости и уважении, но толпа ревела после каждой его фразы, которую он сам почти выкрикивал, тряся сжатыми кулаками перед своим лицом или энергично грозя кому-то пальцем.
В конце выступления, когда он сошел с деревянной сцены, утирая лицо платком, толпа хлынула к нему, визжа от восторга — особенно женщины и Филипп уже завершивший акт экзальтации по крайней мере для себя даже испугался такого наплыва, ему казалось — прикажи этим людям прыгать в пропасть и они сделают это только ради любви.
Выехал он на следующий день с тремя тоннами опиума и огромным отрядом. Через две недели вслед за ними выдвинется обоз с аналогичной трехтонной партией, а в начале сентября еще один с двумя тоннами. И даже это не все — в Храме Солнца будут убирать, сушить, толочь и фасовать опиум до поздней осени. Всего они соберут в этом году почти десять тонн, и Завадский собирался продать их все. Он смотрел дальше семьи Чжуан — он верил в китайский опиумный «пожар». Первый груз он продаст, остальное разделит на мелкие партии и спрячет в тайных местах неподалеку от приграничных острогов, в которых теперь имел представительства.
На полпути его встретило уважительно составленное известие (почти доклад) от Селенгинского воеводы о завершении строительства амбара и торговой избы по его заказу в остроге. Сам Филипп еще зимой отправил несколько своих людей на восток — в Балаганск, Селенгинск, Иркутск и Верхнеудинск, чтобы заручиться поддержкой. Он не говорил им напрямую обращаться за этой поддержкой к приказчикам и воеводам, поскольку все они были подчиненными Михаила Игнатьевича, который и без того авансом наделил его большим влиянием (правда не везде и не в открытую, а якобы по просьбе и рекомендации Красноярского воеводы Мертемьяна Захаровича). Филипп понимал — в первую очередь ему важно выстроить огромную сеть из служилых людей, которые станут его глазами и ушами. Именно с этой целью он отправил людей с деньгами для подкупа острожных и земских подьячих, начальников, губных старост и даже простых жителей посадов, которые могут быть чем-то полезны.
Он пока опасался соваться восточнее — к Шильску, Нерчинску и дальше, но после сделки с Юншэнем, Филипп бросит львиную долю усилий на установление контроля над всей границей до Тихого океана. В Цинской империи тоже дремать не станут, в семнадцатом веке — опиум всего лишь растение, которое можно продавать также свободно как репу или мед, но так будет, разумеется не всегда и когда появятся силы, готовые побороться за то, что он создал, Завадский должен быть к этому готов. Он должен быть на шаг впереди всех, включая тех, кто пока только осторожно подбирается с юга и востока к загадочному китайскому дракону.
Они плыли на свежепостроенных стругах, и Филипп с досадой думал, как все еще много ресурсов, сил и времени отнимает у них дорога. Привыкший к иным ритмам, Завадский все никак не мог смириться с этой временной трясиной, которая рассеивала энергию и переваривала любой энтузиазм в унылое дерьмо. Наблюдая как медленно и многодневно они плывут по Ангаре, он сердился на этот огромный северный крюк, и представлял как удобно и быстро было бы прямиком от Красноярска добраться до Селенгинска пролегай между ними железная дорога. Да на такой путь ушло бы всего полдня, а они вынуждены тратить полтора месяца только на путь до Иркутска, и это по местным меркам считалось еще довольно быстро — у них были и лучшие кони, и струги, и хорошие повозки, и казенных лошадей в ямах выдавали им на смену без промедления.
