—Не вякай,— с глумливой улыбкой ответил казачишка с тавром,— табе единаче велено нос откусить. Видал щипцы?
Истома ничего не ответил.
—Держи его, братцы.
На Истому навалились. Раскаленная буква «еръ» приближалась. От жара лицо раскраснелось, выступил пот.
—Накрепко держи! Иных буковиц нету, трижды «ером» зараз пропечатаем!
Край раскаленной буквы задел кончик носа, но Истома не закрыл глаза, только прищурился.
В этот момент на улице грянули выстрелы и почти сразу совсем близко — крики и тут же снова выстрелы, с запозданием, громче, в ответ опять дальние залпы. Новые крики уже от боли, и глухие рубильные звуки их искажающие и пресекающие. Истома почувствовал — хватка ослабла, отстранился и жар. Казак опустил руку с тавром, Истома увидел его профиль — тот со страхом глядел на дверь, будто ждал что она вот-вот распахнется и ему придется вступить в борьбу.
—Еже там?— прошептал он глупо моргая.
На стрельцов у костра на дворе кто-то напал — Истома это понял, только кто? Что бы то ни было сердце его заколотилось.
—Сведай!
Стрельцы отбросили Истому, схватили мушкеты, стоявшие в углу, но один крикнул другому, видимо младшему, чтобы тот оставался с казаком и тотчас стремительно выскочил. Дверь за ним захлопнулась. Выстрелы еще звучали, потом остались только стоны, а вскоре утихли и они.
Всех ли гревшихся у костра стрельцов перебили или они просто разбежались, растащив по окрестностям этот загадочный бой? Но если Истоме почти нечего было терять при любом раскладе, то остающимся с ним в избе казаку и стрельцу было не до спокойных раздумий. Схватив один мушкет, а второй пищаль, оба целились в дверь, напряженно вслушиваясь. За стенами завывал только ветер и уже никто не стонал. Лежавший между ними Истома даже как будто почувствовал их напряжение и страх. Кандалы на руках и ногах его стягивала цепь, так что он не мог поднять руки выше живота, не задрав ног. Колено коснулось чего-то. Истома покосился и увидел тавро, еще пышущее жаром.
Прошло несколько минут. Молодой стрелец сдался первым — он дернулся, будто отмирая и неловко вскочил на ноги.
—А ну стой!— рявкнул на него казак.
—Не век же высиживать!
—Дурак! Они токмо тово и ждут. Сядь, остолбень! Сегда ворвутся.
Разумно, подумал Истома, приподнявшись на локте и безмятежно наблюдая, словно утомленный отдыхающий на пляже.
Текли секунды. Взгляды и стволы орудий его охранников были прикованы к двери. Окон в избушке не было — стало быть ворвутся, надежда на то, что стрельцы просто разбежались таяла с каждой минутой. Видимо, стрелец с казаком это понимали. Истома покосился на стрельца, из-под мурмолки и промокших вихров, по виску его стекала струйка пота. Взгляд недвижим, дыхание частое. В этот момент дверь с грохотом отлетела. В проеме возникла окровавленная фигура — еще живой. Выстрелы грянули почти одновременно и прежде чем крупный стрелец рухнул в избу, оба стрелявших поняли, что добили своего же. Зарядить не успеют — да и бестолку.
За мертвым стрельцом в дверях появились Щегол и Каин, оба страшные, с пистолем в каждой руке. Пуля от выстрела Каина угодила молодому стрельцу прямо в глаз, а опытный казачишка увернулся от выстрела за чуркой. Щегол подался было за жертвой, но вскрик заставил обернуться — из живота Каина торчал кончик палаша. Каин хрипел, изо рта сгустками выходила черная кровь, позади него пошатывался стрелец. Щегол бросился во тьму на недобитого врага.
Ловкий казачишка тем временем выхватил палаш, но Истома ударом обеих ног выбил его, и тот со звоном заскакал по избе, улетев куда-то в угол. Казак потерял равновесие, и Истома ткнул его под подбородок еще горячим тавром. Казак зарычал и бросился на него — сев на ноги, выбил тавро, стал душить. Из-за цепи, Истома никак не мог поднять руки, чтобы отбиться. В глазах померкло, в голове монотонно нарастал какой-то гул. Нащупав рукой плоть — видимо ляшку, он вцепился в нее из последних сил, но казак, поняв, что скорее надо уже кончать, тоже видимо из последних сил стиснул Истоме шею. Истома скалился, стараясь прижимать подбородок к груди, напрягал все мышцы, извивался, пытаясь спихнуть врага со своих ног, но силы его таяли.
Он попытался было позвать Щегла, но не мог раскрыть рта. Сначала надо умереть самому — всплыл обрывок последней мысли и в тот же миг оковы спали, на израненную шею потекло что-то горячее и на секунду Истома подумал даже, что это и есть она — смерть, но в легкие с тяжелым хрипом ворвался воздух, горло вспыхнуло болью. В ярком свете горнила, Истома увидел, как Щегол ножом перерезает горло казаку — прямо под клеймом, которое он успел ему поставить.
* * *
Когда через пять минут Щегол вернулся со двора, куда ходил добивать раненых, Истома сидел, прислонившись к горячей печи, и прислушивался к собственному свистящему дыханию. Щегол был хмур — брови сдвинуты к переносице, лицо и казацкий кафтан обильно забрызганы кровью. Он держал в руке молот и зубило.
—Руки, брат.
Истома послушно уложил руки на чурку, Щегол сильными ударами сбил заклепки с оков, тоже проделал с манжетами на ногах. Сбросив с себя ненавистную цепь с кандалами, Истома поднялся во весь рост, прямым проницательным взглядом посмотрел в лицо своему верному бойцу.
—Прости, брат, еже поздно сымались.— Сказал Щегол.
Истома положил руку ему на плечо и рывком притянув к себе молча обнял. Щегол тоже крепко обнял его.
—Надобе уходить, брат. В пяти верстах выше к отоку пост, большо могли услыхать стрельбу.
Истома кивнул и первым направился к выходу, но уперся взглядом в труп Каина.
Щегол тоже остановился, в лице его отразилась боль.
—Жаль Каина.— Сказал он и шмыгнул носом.
Истома присел на одно колено, и ладонью закрыл глаза мертвецу.
—Спи спокойно, брат.
—Пущай на том свете тебе льются меды да присно девы нагие ублажают,— добавил Щегол, чуть не плача,— яко внегда ты любил, брат.
Истома поднялся и оба разбойника растворились во мгле, оставив за собою только трупы, да потрескивающие в зимней тишине печные угольки.
Глава 40
В погожий весенний день Филипп стоял на холме, с которого открывался вид на залитую солнцем долину, наблюдая за началом посевных работ. Он распорядился разместить дополнительную охрану и дозорных в том числе за рекой. Крошечные люди муравьиным множеством распространились от реки до гор, заняв почти треть поля, и где-то там были среди них Аким и Серапион, он слышал их усиленные горным эхом деловитые голоса.
Позади на деревянном дорожном настиле, ведущем из Храма Солнца раздался топот копыт и грохот — из-под сосновых крон вылетела повозка. Завадский с высоты узнал Мартемьяна Захаровича, пестро разодетого как попугай, который сам правил парой лошадей. С ним был какой-то тощий парень. Десяток конных рындарей едва поспевали за ними.
