Хозяин постоялого двора тотчас бухнулся перед ним на колени прямо в лужу. Одноглазый не обращая на него внимания, подошел к столу, ткнул на Завадского пальцем.
—Ты едешь с нами.
Филипп переглянулся с Мартемьяном и поднялся, махнув начавшим было вставать Бесу и Даниле.
—Уверен, брат?— спросил Данила.
—Все в порядке.
Братья и Мартемьян Захарович пристально смотрели на Филиппа, пока он в сопровождении стрельцов и важного человека с повязкой покидал двор.
К удивлению Завадского за воротами его ждал крытый возок на полозьях — чуть ли не мини-карета. Куда лучше чем в розвальнях мерзнуть на ветру, подумал Филипп. Внутри обнаружились две уютные скамьи, обитые бархатом, а оконца в дверях возка были сделаны из настоящего стекла, через которые он смотрел на проносящиеся мимо дивные енисейские пейзажи. Ехали быстро — случайный люд шарахался в стороны.
Наконец, прибыли. У возка уже ждал Завадского одноглазый вояка. Плотный кафтан не мог скрыть его мощных грудных мышц и бицепсов. Кроме этой стати, резких движений и топорика на поясе, никак нельзя было определить в нем военного. Филипп даже не мог понять казак он, стрелец или простой боевой холоп.
Тем временем, оглядевшись, Завадский понял, что приехали они на кабацкий двор. Сама изба была большая крепкая, ладная, с маленькими оконцами под крышей и на дворе было непривычно для подобных мест чисто и что еще невероятней — пусто.
Человек с повязкой на глазу проводил его к дверям.
—Иди.— Сказал он, пропуская Филиппа вперед.
—Кого мне там спросить?
—Иди!— настойчивей повторил одноглазый тоном не терпящим возражений.
Филипп открыл дверь и вошел в абсолютно пустой кабак. Дверь за ним тотчас захлопнулась.
Внутри царил полумрак, но было чисто и даже богато — аккуратно выстроенные у стен столы и лавки были покрыты чем-то вроде лака, покрашенные полы сияли от чистоты.
Завадский обернулся, подергал дверь — заперто. Он медленно пошел к стойке с пустыми полками, нагнулся к провалу прохода, миновал задние сени и уперся в такую же запертую снаружи дверь. Неудивительно, но проверить стоило.
Филипп спокойно присел на лавку у одного из столов и принялся ждать. Минут через пятнадцать он встал, подошел к двери, снова подергал ее и ничего не добившись вернулся обратно. Прошло еще полчаса, затем час, Завадский начал терять терпение. Да сколько же ждать? Наконец минут через сорок, он встал, подошел к ближайшему окошку, оно было слишком высоко, так что он видел через него только верхушки елей, раскачивающихся в пасмурном небе. Рама показалась ему ненадежной, ее легко выбить, или на худой конец — вынести само стекло с внутренним переплетом. Вылезать конечно будет неудобно, но он справится. В конце концов, надо хотя бы выглянуть — вдруг там шарится этот одноглазый.
Филипп подвинул ближайшую лавку к оконцу, она оказалась куда тяжелее чем он предполагал и сильно скрипела, когда он на нее забрался. Выглянув в окно с лавки, он увидел стену сарая и фрагмент забора. Из-за сарая вышла курица и тотчас скрылась из поля зрения. Из щелей в оконце дул в лицо холодный ветер с пылью. Тут ее было много, и он подумал, что ему чертовски неохота лазать через окна, будто какому-то пацану, но все же, видимо, придется.
В этот момент за спиной раздался звук льющейся жидкости, Филипп обернулся и чуть не свалился с лавки — за столом в центре кабацкой избы сидел Енисейский воевода Михаил Игнатьевич в богатой соболиной шубе и наливал из черного штофа в две небольшие серебряные кружки. Перед стойкой стоял, заложив руки за спину одноглазый.
—В сем кабаке наливают лучшее во всей Сибири вино.— Спокойно сказал воевода, будто не замечая странных занятий Филиппа. Он подвинул одну из наполненных кружек на противоположный край стола, не глядя при этом на Завадского.— У батюшки моего в Новгороде егдамест был в белых кухарях один ростовский мужик, овый занимался токмо настоем вин на индийских зернах. Индияне зовут его маисом. Я взял его с собой. Кухаря в смысле. Ведаешь посем?
Воевода наконец поднял взгляд на Филиппа.
Завадский уже спустившийся с лавки, но не смевший подходить, медленно покачал головой.
—Баловство простолюдину во вред, обаче ежели лишить его последней выспри, он станет зверем. Всюду буде дрянь, а в одном пущай годе.— Воевода указал на кружку на противоположной стороне стола.— Присядь, отведай.
Филипп покосился на стоявшего у стойки одноглазового. Тот походил в полумраке на незаметную тень — если бы не грозно сверкавший топорик на его поясе. Отчего-то Завадский был уверен, что владеет он им мастерски.
Филипп неспешно подошел, сел за стол напротив воеводы, взял кружку и приподняв в знак уважения, отхлебнул. Во рту вспыхнул вкус чистейшего бурбона. Приятный жар опрокинулся вниз, отдаваясь благородным хмельным воодушевлением.
—Кухарь вашего отца хорошо знает свое дело.— Сказал он.
Михаил Игнатьевич, тоже пригубивший бурбона, толстыми пальцами в перстнях огладил влажные усы. В его глазах не было теперь ни грамма простодушия, лишь отражение той хищной натуры, проблеск которой Филипп заметил при их первой встрече.
—Ну, теперь можно и поговорить серьезно.— Произнес он, мрачно глядя Филиппу в глаза.— Сказывай кто ты и еже тебе надобе…
* * *
Истома с молодыми своими друзьями-разбойниками сидел в огромной «медвежьей» зале бывших хором полковника Карамацкого. Друзья веселились — кто хлестал дорогое рейнское вино, кто обнимался с девками из новой гаремной избы. Кто рубился в карты, стуча по столу кулаками, от чего подпрыгивали кубки и серебряные монеты. Сам Истома восседал на кожаном диване в компании с долговязым головорезом Павлушкой по прозвищу Щегол и новой своей подругой красоткой полутатарской бывшей пленницей Тахией. Раскинув руки, он привычно сканировал проницательным взглядом свою компанию.
За окнами раздались крики, топот.
—Глянь, Щегол,— кивнул Истома долговязому.
Парень вскочил и выглянул в то самое окошко, через которое любил смотреть на въезжающих Карамацкий.
—Автандил с отрядом вернулися,— доложил Щегол.
—Автандил?— удивился Истома.
—Больно скоро.
—А ну зови его сюды!
Автандил скоро вошел в залу, и предстал перед Истомой.
—Все разъезды новые — сплошь невесные [неизвестные], Истома Агафонович,— докладывал Автандил тяжело дыша и сжимая кулаки,— на всех дорогах стоят, чужеяды! Ни до Красноярску не проехати, ни к общине поганца-расколщика.
—А по Ачинской стезе через распутье на Причулымье?
—Совались и туды, Истома, да и онамо [там] из Енисейска новый разъезд — не пущают! Прежде отродясь их там не бывати! Во еже будто весь Енисейский разряд от нас огородили. Да не братися [воевать] же с ними!
—А что сказывают разъездные про людей Гузнова? Внегда Красноряск под его областью бысти.
