—Не зачнем — потеряем все, брат!— решительно заявил он.
—Годе угробзу провороним.— Вторил другой.
И его верные Данила, Антон и даже Аким молчали на этот раз — их тоже одолевали сомнения, лица их были хмуры, и они явно понятия не имели что делать дальше.
В этот момент вдали на краю поля показались несущиеся во весь опор всадники. Данила схватился было за пистоль, но зоркий Антон развеял опасения:
—Сардак!
Всадники приближались и вот уже сам Филипп видел коренастую фигуру пятидесятника воеводы Красноярского острога летящего к ним с казаками.
—Мартемьян Захарович велел тебе, Филипп, донести!— вместо приветствия заявил Сардак, спрыгивая с коня.
—Что такое, Сардак?— спросил Филипп.
—Приказчик остолбень Игнатов сымал Фейзуллу и посадил на цепь. Зане же он под спудом в Кузнецком остроге. Токмо люди донесли — воевода сразу сшидал к тебе.
—Вот же мразь!— Филипп и обернулся к Даниле и Антону.— Готовьте коней!
—Не надо, брат.— Остановил его Сардак.— Мартемьян Захарович самолично выехал туда с седмицу назад с полсотней казаков да меня отправил к тебе, еже бы ты не смущался не дай бог разминутися. Он привезет тебе Фейзуллу с товаром онамо.
—Хорошо.
—Да паки едино деяние, братец. Просил тебя воевода об Истомке подумати покамест…
—Да пошел он к черту!— рассердился Филипп.— Почему я постоянно слышу про этого распетушившегося холопа? Вернем мы ему сраный долг.
Сардак покачал головой.
—Зело раздулся Истомка. Сумел прижать к ногтю нового томского воеводу ин дважды самолично ездил с малым обозом в Енисейск.
—В Енисейск? А там ему что нужно?
—Сый чужеяд, братец, разжирел пуще Карамацкого. Обложил всех виною, принял себе личную сотню самых разбойных казаков под набеги в совсельные разряды и все ему как с гуся вода.
Завадский задумался. Кажется, он недооценил этого «народного героя».
Глава 35
Мартемьян не обманул — понимая, что промах вороватого Кузнецкого приказчика, решившего поживиться за счет «нехристя» — часть и его вины, он прилагал усилия, чтобы скорей все исправить. Всего через десять дней обоз из десяти подвод прибыл в Храм Солнца.
Фейзулла сидел на первой телеге рядом с Мартемьяном Захаровичем. Филипп сразу заметил на лице татарина следы побоев — ссадины, гематомы и синяк под глазом. Мартемьян поспешил заверить, что все виновники наказаны — приказчику Игнатову расквасили нос, а стрельцов, избивших по его приказу Фейзуллу, отхлестали батогами.
Однако Завадский успокоился только когда увидел семена. Мешки с ними занимали три телеги. Вороватый приказчик их не тронул, посчитав какой-то восточной приправой, которую сложно будет продать.
Филипп подошел к телеге, сунул руку в один из мешков. Семена на ладони точь-в-точь как обычный мак, которым посыпали бублики и улитки в «Пятерочке». Аким уже кричал над ухом — давал первые распоряжения.
Завадский подошел к Фейзулле.
—Сильно досталось?— спросил он с сочувствием.
Татарин изогнул бровь с кровоподтеком.
—Врать не стану. Удовольствия в мале.
—Мы все компенсируем.— Завадский махнул двум слугам из бывших холопов.— Тебе приготовили избу с баней.
—Зде и мои люди,— Фейзулла указал на четырех джунгаров топтавшихся у телеги позади него.
—О них тоже позаботятся.
Умный взгляд сверкнул из-под полуприкрытых век.
—Рад, что ты здесь.— Филипп протянул руку.
Татарин посмотрел на нее и пожал, чуть наклонившись и коснувшись при этом другой рукой плеча Завадского. Видимо, у них так было принято. Слегка прихрамывая он пошел за слугами, Завадский смотрел ему в след.
* * *
Семена засеяли за два дня. Места для посева еще оставалось много, но до окончания посевной новых уже не раздобыть. В будущем надо будет это учесть, подумал Филипп и разрешил сеять хлеб.
Через три недели Фейзулла оклемался и его отправили к енисейскими киргизам с новым заданием — попытаться отыскать мастеров в искусстве ращения мака — эдаких средневековых агрономов, а также толмачей понимавших китайский язык. Филипп нашел одного охочего до хлебного вина иеромонаха, знавшего латынь, но не был уверен, что китайцы тоже знают ее.
В начале августа ранним утром Завадский вышел с тремя киргизами в маковое поле. Знакомые шарообразные плоды зеленого цвета покачивались от слабого ветра на высоких стеблях, вымахавших ему по грудь. На бескрайнем поле только-только появились редкие брызги розовых и даже бордовых цветков. Киргиз достал острый сапожный нож и сделал аккуратный надрез. На месте надреза тотчас выступила густая белесая масса, похожая на зубную пасту и начала темнеть. Киргиз коснулся ее мизинцем, сунул в рот и одобрительно кивнул.
Филипп хлопнул его по плечу.
Сырец собирали прошедшие специальный инструктаж работники, в основном женщины и подростки из числа недавно прибывших. В целом работа была несложной. Тут же под навесами они аккуратно наполняли пастообразной массой бочонки, которые под охраной отправляли на закрытые дворы для сушки.
К моменту, когда первая партия опиума была сложена в небольшие пятифунтовые мешки на десяти подводах и полностью готова к отправке, Завадский с братьями уже протестировали выращенный ими опий и знали, что он не идеален, но дает то, что нужно. Его смешали с табаком, дали попробовать Бесу и Антону. Остальным Филипп запретил употреблять наркотик под страхом наказания. Накануне прибыл Фейзулла, который привез с собой двух тонкоусых киргизов — одного звали Урынбеком, а второго Арамисом. Они были двоюродными братьями из рода потомственных маковедов, которых выгнали из семьи из-за распрей в борьбе за наследство — эти двое изрубили ятаганами какого-то важного родственника — не то дядю, не то деда. Один утверждал, что способен добиться нужной стадии созревания уже в июле, а второй заявлял, что владеет особыми приемами ухода, от чего «чудные сны ярче внемлют». Филипп не особенно им верил. Куда больше его обрадовало, что с этой парочкой Фейзулла привез старого киргиза со странным именем Боря, который десять лет провел в цинском рабстве на западе Китая. Когда-то его пленили джунгары и около года держали в клетке, а потом за полчашки соли продали его цинам. Китайцы заставляли его полоть рис стоя по щиколотку в воде и убирать загоны со свиньями и индюками. Он жил в зиндане, куда ему бросали лепешки с сыром и иногда гедза, которые он выучился ловить на лету. Иногда к нему приходил сумасшедший старик и сидя на пне на краю зиндана читал стихи на ханьском наречии — так Боря постепенно выучил китайский язык. Однажды началось сильное землетрясение, крышку унесло ветром, зиндан стремительно затопило и Боре удалось выплыть наверх. Сбежав таким образом, он три года добирался через Сибирь до родины, выучив за это время немного и русский язык. Было это правда очень давно. У старика не осталось родственников, сами киргизы его не помнили и относились с недоверием, считая что он у китайцев заразился чем-то, пропитание из-за преклонных лет доставалось ему тяжело, поэтому он был даже рад предложению Фейзуллы поработать для русских переводчиком, при условии, что ему будут давать на обед гороховую кашу с мясом.
