Он «объяснил» Завадскому как все было «на самом деле» — все затеял Лопатин и он же подговорил Завадского стать соучастником. Горе-преподаватель согласился и раскаялся, ему ничего серьезного не светит, кроме штрафа, размер которого определит судья, но «по практике» вряд ли это будет больше двухсот тысяч. Немного, конечно, надо будет заплатить и адвокату. И еще одно, сказал он перед уходом, работать преподавателем с судимостью не получится. На этих словах Завадский почему-то почувствовал облегчение. Пока его взгляд не встретился со взглядом Виктории.
Когда адвокат ушел, Завадский открыл окно и стал смотреть на улицу. Татьяна не разговаривала с ним. Вместе с Викторией они теперь жили в их бывшей комнате, а он ночевал на маленькой кровати дочери. Глядя на двор с высокого первого этажа, Завадскому показалось, что он отчетливо видит решение. Неделя была теплой и солнечной, остатки снега превратились в лужи и исчезли, оставив неровный асфальт, на котором дети нарисовали, видимо солнце — круг с макаронинами. В центре этого круга Завадский увидел собственную разбитую голову. Нет, крыша пятиэтажки это слишком низко. Скорее он сломает ногу и будет истошно орать, пугая всех в округе. И, потом разве суицид является страховым случаем? Наверное нет. Впрочем, не такая уж большая проблема на фоне остальных. А ведь Ираида умница, сделала настоящий подарок. Для получения кредита он должен был застраховать свою жизнь, и он как в воду глядел, добавив второго выгодоприобретателя. Как же все идеально сходится. Решается не только проблема, но и устраняется ее главный источник. Что это, если не провидение. Надо почитать договор. К сожалению, он в другой комнате, а там держит оборону Татьяна.
Завадский ворвался в комнату, напугав жену и дочь и стал судорожно рыться в шкафу, где хранились документы.
—Не важно,— отмахивался он от вдруг заговорившей с ним жены,— я просто посмотрю.
—Нет!— заорала Татьяна и он удивился этому возгласу.
—Просто посмотрю.
Она выхватила из его рук мятый договор страхования. В руке Завадского остался уголок одной из страниц.
Он смотрел на него, пытаясь прочитать: «…агается Выгодоприобретателю.»
—Даже не думай!— выговорила она сквозь зубы, указав на него пальцем.— Ты будешь работать!
—Ага!
—Неудачник, ты будешь работать, я уже решила! Наташка устроит тебя грузчиком на алкогольный склад.
—Ага.— Завадский глупо улыбался, вертя в руках кусочек договора страхования.
«…упления смерти по неосторож…»
—После суда. И я тоже пойду работать. Вику отправим к тетке. За год мы выкарабкаемся.
Она схватила его за рубашку. Завадский посмотрел направо, на дочь. Ее лицо не было заплаканным.
—Я позвоню ему,— сказал Завадский, швырнув в телевизор смятый кусок договора.
Будучи подростком, Филипп иногда, когда его особенно одолевало чувство обиды мечтал, как однажды за семейным обедом, по случаю какого-нибудь торжества, желательно значительного, чтобы присутствовало побольше гостей, он как бы невзначай скажет в присутствии всех: а помнишь, папа, как ты пытался меня убить? Профессор Завадский, конечно, попытается его публично унизить, в своей легкой манере, замаскированной под иронию, но не успеет, Филипп выбросит козырь — тот единственный козырь, который берег всю свою недолгую на момент тех мечтаний жизнь. Я видел твою джинсовку, видел, как ты прятался в кустах, папа. Отец, конечно, справится с этим, но не сразу. Члены его семьи успеют увидеть потрясение в лице «главного зайца» и эти несколько мгновений станут звездным часом — его моральной победой. Пару раз он был близок к реализации этого плана, но у него начинали трястись руки, и он понимал, что вместо уверенной улыбки все увидят его перекошенное лицо в попытке удержаться от слез. Скорее это будет выглядеть как то, что современные студенты называли «кринжем». Ты просто слабак, Фил. Мечта так и осталась мечтой. Может, оно и к лучшему? Может, напротив, он должен быть благодарен за то, что отец не повторял эти попытки? Может быть, стоило сказать спасибо, что профессор Завадский был человеком слова, а не дела? Он дал бы фору скользкому адвокату. Речь текла из него, как вода из лопнувшей трубы, но едва ему приходилось столкнуться с реальной лопнувшей трубой, он превращался в настоящего беспомощного ребенка. Не было более жалкого зрелища, чем отец сжимавший в руке разводной ключ.
Завадский нашел номер в старой записной книжке, еще молодым почерком было написано «О». Нахмурился и не раздумывая набрал номер.
—Да.— Раздался на другом конце голос, такой же моложавый, будто за те четырнадцать лет, что Завадский его не слышал он ни на день не постарел.
—Привет. Это Филипп.
—А, Филипп!
Ему удалось даже изобразить некое подобие радости. Отец всегда с большим уважением относился к правилам приличия. Главным надзирателем была его жена и мать Филиппа, но Альцгеймер расправился с ней всего за пару лет. Отца же миновали все невзгоды. Как будто ничего и не было.
—Ты что там натворил опять?
—Значит слухи дошли до тебя?
—Какие же это слухи!
Надолго его не хватило. Заячья натура проявилась довольно быстро. Впрочем, разве он надеялся на что-то другое? По правде говоря, да. Возможно, виной тому — отчаяние.
—Ты почему фамилию не сменил?
—Что?— удивился Филипп.
—Ты же хотел фамилию сменить. Взять фамилию матери.
—Папа, это было двадцать пять лет назад,— от волнения Завадский произнес это проклятое «папа», хотя давно дал себе слово никогда его не произносить.
—Ну, а что не взял?
—Слушай, ты знаешь, моей дочери срочно нужны деньги на операцию, возможно Никита говорил тебе. Мы собирались взять кредит, но теперь, как ты понимаешь…
—Понимаю! Ты всегда был таким, всегда во что-то вляпывался. Сколько нужно?
—Семьсот пятьдесят тысяч.
—Я не понимаю, как тебя угораздило. Ты, что реально в этом замешан?
—Послушай… Дело ведь не во мне…
—Как не в тебе… Да что такое?
Завадский услышал голос сестры на том конце и успел подумать: «только не это», прежде чем Анна выхватила трубку из рук отца. Как некстати — ведь на какую-то долю секунды ему показалось, что отец согласится.
—Фи-и-и-лька!— зазвучал в трубке голос младшей сестры.— Опять ты, эх ты Филька. Ну как так-то? Ты что не знал?
Его сестра искусно владела всеми способами словесно выводить из себя, но один из ее любимых приемов — говорить пугающими загадками.
Завадский сердился, что приходится как в юности опять играть в эти поддавки, но увы, сейчас он был нуждающимся.
—Знал что?
—Как что?— зазвенел ее голосок, словно она была девочкой, а не тридцатипятилетней женщиной.— Антикоррупционная проверка у нас в регионе. Да, секретно, конечно, но Мишка знает.
