Полковник оглядел старика, и вопросительно вздернул голову на казака. Тот поджал губы, сказал чуть виновато:
—Искончался старый сатана.
Карамацкий снова посмотрел на старика, а потому вдруг без замаха, но неожиданно сильно ударил казака в лицо.
—Я тебе что, сукин сын, велел кончать его, а?
Казак потупил взгляд.
—Единако велел дознаться скорей.— Забубнил он окровавленными губами.
—Елма? Дознался?
Казак покачал головой. Карамацкий отвесил ему пощечину.
—Ин не ведал он, барин, ни даже,— подал робкий голос из-за спины другой казак — брат толстогубого,— мы его живьем жарили, вениками огнявыми парили умеючи, все еже ведал — сбайнил [сказал], а с нужи [насилия] досталь ум потерял, зачал ересь вякать — дескать не разбойники то, а един черт криворожий весь отряд порубил, да все звал якого-то птицелова афинского.
Карамацкий нахмурился.
—Осип Тимофеевич,— окликнули его позади,— к тебе племянник Степан пожалувати.
—Пропусти,— ответил Карамацкий и тут же снова зарядил толстогубому казаку — на этот раз кулаком в подбородок, отправив того в нокаут с потерей сознания. Бездыханный заплечник рухнул на пол.
Полковник перевел страшный взгляд на второго.
—Как очутится, внемли братцу — паки хочь один похожий извет — на кол обоих посажу.— Сказал он, и потирая окровавленный кулак вышел из избы.
В тереме на первом этаже в просторной горнице висели на стенах сабли да образа, дубовый пол устилали шкуры белых и бурых медведей. На одной из них, у печки переминался с ноги на ногу племянник Карамацкого — Степан Ардоньев. Он был худ, безбород, узкоплеч, но ростом не обделен. Имел длинное продолговатое тело и короткие ноги. Лицо у него было слегка смазанное, как будто оплавленное — ни одной резкой черты, только глаза нагловатые. Одет богато — расшитая цветами голубая ферязь на манер французского жюстокора, кожаные хрустящие сапоги, на плечах горностаевая шуба.
Карамацкий хмуро поглядел на почтительно поздоровавшегося с ним племянника, ответил легким кивком. Затем выгнал рындарей и знаком приказал домашнему рабу налить ему в золотую чарку вина. Другой раб между тем стягивал с полковника соболиную шубу. Карамацкий все это время оценивающе глядел своими страшными глазами на Степана, вызывая у того беспокойство.
Получив чару с вином, Карамацкий отхлебнул половину, выгнал рабов вон и подошел к племяннику, продолжая его молча разглядывать.
—Зачем вызвал, дядя?— робко спросил тот, в надежде прервать наконец тягостное молчание.
—Сказывают давеча ты какого-то служилого на потеху при народе высек. Сам-то мочно служил аль воевал?
—Якой служилый, дядя, обыкновенный холоп то, на выспре возомнивший еже о себе. Ин высекли его для острастки, как ты учил, черни в назидание, Семеновы погудели, да и токмо. А холоп топерва место свое знает.
—Во-ся гулять ты, маштак, Степа,— произнес Карамацкий добродушно покачав головой,— слухи о весельях твоих бродят по всему уезду.
Услышав одобрительные нотки в голосе сурового родственника, Степан слегка расслабился, улыбнулся.
—Сице ведь и ты, дядя, большой любитель гулеваний, и в том единако [также] аз от тебя научение принял.
Карамацкий широко улыбнулся, как бы одобряя ответ племянника, и вдруг с неожиданной резкостью огрел Степана звонкой пощечиной. Оставшаяся половина вина выплеснулась из чарки на медвежью шкуру, забрызгала вычищенные холопами сапоги.
—Подхалимство мне твое даром не надобе!— заговорил Карамацкий уже другим тоном, глядя в лицо перепуганному Степану.— Еже я тебе сказывал? Зде тебе не родная вологодчина, народ в Сибири бродяжный, волком глядучи, сплошь лихие и беглые, коегаждый второй — разбойник. Пальнешь — полыхнет. Голка [мятеж] нам годе? Годе, спрашиваю?
—Не… нет,— чуть не плача ответил Степан, по-девичьи прикрывая щеку рукой.
—Кругом шныряют шишы, яко крысы, челобитные в Москву и Тобольск еже по почтовому тракту летают! Воевода с полковником, дескать казнокрады, лютуют! А в Москве новый царь! Ведал? Интересуйся, не живи мухоблудом! Нос по ветру держи!
Карамацкий схватил племянника за отворот шубы.
—А ежели кто дерзит, имай [хватай] и в избу,— зашептал он,— и онамо учи дыбой да каленым крыжем и хоть истни его со всем его отродьем! Слух едино пойдет, но егда пробудишь в народе правильное — страх, а напоказ — токмо гнев и голку! Уразумел?!
—Да, дядя…
В это время раздался стук и следом из-за дубовой двери показалось напуганное лицо слуги, доложившего о прибытии подполковника Ермилова.
Карамацкий кивнул и тут же следом вошел поджарый полуполковник средних лет с волевым широким лицом, украшенном густой черной бородой. Степан с завистью стрельнул в него глазами — он знал, что Ермилов самый близкий к дяде офицер, тот кому он больше всех доверяет, по сути правая рука его.
—Дивись, Афанасий,— сказал ему Карамацкий собственноручно наливая Ермилову чашу вина,— Дурново на нас взъелся. Мало токмо ножками не топотует. Орет, глаза пучит. И смех и грех, прости Господи.
Ермилов улыбнулся, принимая из рук Карамацкого чарку и быстро глянув в нее, по количеству содержимого понял, что настроен начальник серьезно, а значит не до шуток ему и пустой болтовни.
—Хотел бы узреть ухарство сие,— сказал Ермилов и быстро осушив поданное на донышке, добавил,— обаче чаю, повод для беспокойства у воеводы все же имеется.
—Имеется, братец, имеется. Я их сыщу, кои бы ни были — всю Сибирь переверну, а потом…— Карамацкий улыбнулся и покачал головой.— Они либо последние остолбени, либо бесноватые.
—Разумею, Осип Тимофеич, что отряд десятника Егупова простые дурни махом не взяли бы. То деяния людей презело лихих, а бало самое осторожное — не худо вооруженных.
Карамацкий задумчиво посмотрел на Ермилова.
—Ты мне скажи-ка, Афанасий Иваныч, еже с тем проклятым Причулымьем? Не воротилися вестовые?
—Не воротились, аз убо казаков послал и оне не воротилися. Видать киргизы паки на дорогах шалят. Разумею, надобе сотенный отряд посылать.
—Обожди-ка с отрядом. Сперва зде порядок наведем. Размухоблудились мы досталь последнее время, Афанасий, сплошь веселья одни да охоты,— Карамацкий со страшным оскалом глянул на стоявшего как тень у стены племянника,— ин то гоже, сурьезные деяния нам на пользу сойдут. Доныне сам ведаешь, яко все нас уважали, пора бы напомнить всем кто мы есть. И воеводе наперво. Найдем этих шпыней и подожмем паки и воеводу. Заберем себе и Томский уезд. А покамест пущай себе плюскает.
Ермилов одобрительно кивнул.
—Сице стало быть, Осип Тимофеевич, отправляться мне к Ичке, как ты сказывал?
—Не… не надобе… он поедет,— Карамацкий кивнул на племенника.
Степан резко вскинул потупленные очи.
