—Когда-то вы, братья, уже подобрали одного такого же умирающего в канаве. Вижу я в том и есть сила нашего братства — мы протягиваем руки страждущим, во имя света Божьего. Промойте ему рану водкой и перевяжите, но прежде напоите его самого. Авось время его еще не настало.
* * *
Вернувшись в общину, Завадский первым делом позвал к себе двух крепких молодцов, которых взял с собой из общины Серапиона, назначил к ним старшим Антона и наказал привезти старца к нему в кратчайшие сроки. Бывшие его подопечные переглянулись.
—В чем дело?— строго спросил у них Завадский.
—А ежели откажет, брат Филипп?— спросил молодец.
—В чем откажет?
—Не в обычае владыки Серапиона оставлять общину,— неуверенно пояснил другой.
Завадский подошел, поглядел молодцам в глаза, те отводили взгляды.
—Ну тогда свяжите его и привезите как барана.— Произнес он спокойно.— Какие проблемы?
Антон слегка толкнул ближайшего молодца, и они втроем вышли из избы.
Когда они ушли, Завадский собрался было в натопленную баню, но его снова отвлекли. На улице раздавался шум, голоса. Филипп вышел и увидел, что раскольники ведут к его дому толпу исхудавших оборванцев. Человек около тридцати, наполовину мужчин и женщин, с ними несколько отроков. Почти все босиком месили осеннюю грязь после дождей, лица изможденные, осунувшиеся.
Увидев Завадского, они притихли, жадно ощупали горящими взглядами его каноничный образ: темные длинные волосы, черная борода, взор синих немигающих глаз.
—Что такое?— спросил Завадский.
—Христьяне беглые,— пояснил один из староверов,— жить хотят у нас, брат.
—Беглые?— Филипп подошел к толпе,— что значит беглые? Из тюрьмы что ли?
—Мочи нет, владыко, бояре да приказчики оброками грабительствуют, батогами бивают,— сказал один мужик с преданными глазами,— пахать свое не дают, все стройки да ямские работы, а дети с голоду мрут.
—Позволь жить в общине с тобой.— Сказал другой мужик.
Ему вторили другие:
—Сказывают, еже ты, владыка, спаситель и защитник угнетаемых.
—А мы люди работящие, пахари и древоделы есть, кузнечий подмастерье.
—Веру твою примем, коли скажешь.
Завадский поднял руку.
—Что ж, коли намерения ваши добрые, мы только рады новым братьям и сестрам. Одно запомните — здесь у нас владык нет. Владыка один у всего рода человеческого, и он на святых небесах, а в душах наших свет и голос его. Лжи не терпим, воровства, лицемерия и предательства. Меня зовите братом Филиппом.— Завадский кивнул Акиму, своему помощнику по мирским делам.— Отведи их в бывший храм. Пускай там живут пока. Сведите их в баню, накормите и дайте одежды. Потом пускай ими Кирьяк займется.
В последующие три дня в общину прибыли еще две большие группы крестьян. Они говорили, что в окрестностях до самого уезда давно ходят слухи о райском граде для всех угнетенных и несправедливо обиженных. Не всем, правда было суждено отыскать к нему дорогу. Завадский принял их, в очередной раз вспомнив неутешительную мудрость, заключенную в словах Черной Королевы — порой приходится сильно бежать только чтобы оставаться на месте.
Глава 15
Прибывший на четвертый день Серапион недовольства не выказывал, смеялся привычно, с аппетитом угощался блинами со сметаной, пил квас, балагурил по-доброму, не скупился на житейские советы.
—Пришло время, Серапион,— сказал ему Завадский, отодвинув оловянную кружку,— отныне здесь твое место и все общины ты должен свезти сюда.
Серапион чуть блином не поперхнулся, но улыбку сохранил.
—Яко сице [так] мочно, брат? Все общины… И добро и пашни оставить? Да Амвросий… сам ведаешь — пойдет ли?
Завадский откинулся в кресле с подушечкой, которое специально по его заказу соорудил ему плотник.
—Знаю,— сказал Филипп понимающе,— дело непростое, но иного выбора у нас нет. Я видел, как целый острог едва устоял против банды киргизов. Но у них были хотя бы ружья и крепкие стены, а у нас и того нет. Порознь мы все сидим на пороховых бочках и хорошо, что ты умен и трезв рассудком, ты в гарь не полезешь, но какой выбор себе оставляешь, случись любая беда? Здесь повсюду то казаки, то степняки, то кочевники, то разбойники, то варвары, то еще какие дикари и все норовят ограбить, убить тех, кто слабее. Вечно бегать и прятаться по лесам — не смешно ли тебе, серьезному уважаемому человеку? Пора объединяться, брат Серапион. Ты получишь то, что заслуживаешь — станешь главой всех общин. Будешь крестить рожденных здесь младенцев. Вместе мы построим город, которым ты будешь управлять.
—Упра… влять?
—Именно. У нас будет своя армия, свои союзники в острогах, наша земля и народ будут расти. Уже растут, ты видишь! Мы станем силой, с которой все будут считаться. Что до Амвросия…— Завадский махнул Даниле и тот ввел стоявшего за дверью его сына Егора.— Был уговор — согласие старца в обмен на вызволенного из плена сына. Возьмешь его с собой и напомнишь Амвросию о данном мне обещании.
Завадский видел, что Серапиону не нравились его слова, но он видел и то, что Серапион ему верил, а звериное чутье подсказывало — ставить сейчас нужно было именно на это.
Распрощавшись с Серапионом, Филипп выглянул в открытое окошко, за которым обессилевшим зноем истекал последний день бабьего лета и вышел на улицу. Обойдя избу, оказался у крохотной пристройки, где едва не столкнулся с Капитолиной.
Завадский улыбнулся, поглядев ей в глаза, снова поразившись их нежной красоте, которой будто никто больше не замечал. Капитолина взгляда не отводила, чувствуя свою силу и наслаждаясь ею. Почему-то Завадский не удивился, что именно она согласилась ухаживать за раненым полукровкой. Остальные женщины его боялись и бесполезно было рассказывать им о генетическом заболевании — в некоторых взглядах люди семнадцатого века ненамного отставали от своих потомков.
—Как он?— спросил Завадский.
—Гоже, яблока кусочек еже [что] малое дитя ест, а сам с зазору трепещет во еже [будто] казака заместо меня увидал.
—Хорошо, что ты ему понравилась, Капитошка. Значит он умеет не только убивать.
—Точию [только] тебе кручина, Филипп?
—Горе соблазн принимающим, не услыхавшим мудрости Его, не узревшим света Его.
Капитошка приподняла брови и склонила голову набок, придав лицу простовато-милое выражение.
—Ой, что ты, братец, ради простой вдовы-то! Вот давеча с беглыми послужильцами прибрели две девки одна другой краше, для них проповеди твои въяве станут что мед.
Завадский со смущенной улыбкой опустил взгляд, смиренно принимая удар.
—Вот значит, как ты обо мне думаешь?
—Разве важны думы мои? Мне аще за мои малые сомнения ад сызмальства уготован. Главное, что паства тебя почитает чуть ли не новым Спасителем.
