—Развяжи!— крикнул ему Данила.
—А?— спросил Филипп, будто оглушенный.
—Развяжи ты!
Завадский растеряно зашарил глазами вокруг, потом сообразил, сумел взять себя в руки — уверенно выхватил из шеи мертвого Хари нож и стал резать путы Данилы, сначала на руках, затем на ногах. Освободившись, Данила резво вскочил, и едва снова не упал с непривычки пошатнулся. Филипп удержал его. Он поднял палаш и пошел зигзагами туда откуда раздавались все это время сдавленные крики и звуки ударов. Завадский поспешил за ним, но помощь их уже не требовалась — одному разбойнику Филин сломал шею ценою изрезанных рук. Жив еще был Асташка, верхом на котором сидел Филин, а Антон поднимал оброненный нож. Данила подошел к придавленному Асташке.
—Оставь.— Сказал он Антону и направил палаш мертвого Хари в шею Асташки. У того заходил кадык под бородой. Бегающие неглупые глаза словно говорили: а то не знал, каков будет конец.
—Подожди,— сказал Завадский, положив руку Даниле на плечо.
Это был лучший ход. Повезло одному разбойнику — оглушенному прежде Антоном караульному, его и след простыл. Значит оклемался, а придя в себя, видимо, понял, что дело уже не в его пользу и геройствовать не стал — убежал.
Завадский, убивший двоих людей, смотрел на свои отныне повинные руки и повторял, что все это было ради нее же, что она потеряла бы больше, словно боялся, что кто-то, какой-то таинственный зритель, ведущий летопись его жизни забудет об этом. И все же как-то муторно было на душе, и не удавалось вызвать в себе прежнюю ярость, чтобы залить ею душное тлеющее чувство вины. И вспоминался не падающий с ножом в шее Харя, а Бирюк, чей стекленеющий взгляд он видел перед собой. Видел, как по известной воле уходила жизнь и когда стало это неотвратимо, разом ушла из него злость — чудное дело.
* * *
К исходу следующего дня две телеги миновали проезжую башню Причулымского острога, который за последнее время тоже расцвел на перепродаже старообрядческого хлеба. Еще на въезде в посаде замечалось, что изб стало больше, были они как будто ровнее и выше. За изгородями крестьяне в льняных, а кое-кто и в суконных штанах возились со скотом, кропали телеги, плуги, мастырили изгороди. В самом остроге выросли новые лабазы, кругом стучали молотки, у стен изнутри по полатям возведенных лесов деловито расхаживали наемные мужики с пилами и топорами. У приказчицкой избы появилась немалая пристройка из еловых бревен, подле которой стояли новенькие крашеные сани. Только здесь с удивлением Завадский узнал, что по бездорожью в России сподобились на санях ездить и летом.
В легкой беличьей шубе встречал их еще больше растолстевший Мартемьян Захарович, пуще обычного сияя хитрой улыбкой. По обе руки от него стояли самые близкие казаки.
—Вот те чудо, всесвятая троица!— поднял холеные руки Мартемьян.— Где пропадали, агнцы заблудные? Спор о вере с шаманами учинили али с медведями радели?
—Чаю, Мартемьян Захарович, агнцам судя по виду новый питейный храм в Ачине полюбился.— Добавил одноглазый казак.
Казаки засмеялись.
Однако суровый израненный вид старообрядцев, стер высокомерные улыбки на лицах.
Завадский подошел, обнялся молча с Мартемьяном Захаровичем.
—Ну, еже ключилося?— тихо спросил приказчик.
—Пустяки,— отмахнулся Завадский,— торопимся мы, потому сразу к делу. На товар других общин старый обмен, возьмем что скажешь, но на все наше — жду от тебя оружия.
—Филипп…— начал с улыбкой приказчик тоном доброго родителя, но Завадский его оборвал.
—Прости, Мартемьян Захарович, но, если откажешь и на сей раз, больше меня не увидишь.
Приказчик вздохнул, перехватил узорчатый пояс холеными пальцами в разноцветных перстнях.
—Ведаешь что кручинит меня, брат Филипп? Егда вчерашние истыни без зазора угрозы чинить зачинают.
—Это не угроза, Мартемьян,— Завадский мягко взял приказчика за локоть, аккуратно подвел ко второй телеге и сдернул рогожу, под которой лежал связанный Асташка с кляпом во рту,— сегодня я потерял человека, а завтра могу потерять все. Если ты хочешь получать товар дальше, дай мне возможность его защищать.
Улыбка застыла на лице Мартемьяна, он переводил взгляд то на Асташку, то на Филиппа.
Плененный Асташка, увидев приказчика в ужасе замычал.
—Овчина! Тащи этого паразита в приказную избу!— крикнул Мартемьян и поглядел на Завадского с тем же интересом, с каким глядел в первый день их встречи.
* * *
Последние часы обратной дороги больно было смотреть на Данилу. Он пытался держать себя в руках, но больше чем на десять минут его не хватало.
—Верно ли что на пятнадцатую?— спрашивал он у всех, так что под конец пути это стало походить на паранойю.
—Точно, так,— отвечали все ему по очереди.
Когда показались вдали первые тайные приметы, Данила соскочил было с телеги, на Антон с Завадским вовремя поймали его. И удерживали даже когда телеги со скрипом ехали по опустевшему поселению общины. Из распахнутых дверей изб выходили коты и куры, по дворам и улицам бродил выпущенный скот. Немного дернулся Данила, увидев свой пустой двор. Дверь тоже распахнута и из сеней в горницу, так что видно было люльку, которую постоянно качала Федора. Взять себя в руки Данила сумел, только увидев обложенный сухими бревнами и хворостом «храм». По приглушенному хоровому пению стало понятно — успели в последний момент. У дверей Вассиановой избы стояли двое самых преданных ему людей — Антип и Егорий. В глазах даже не преданность, а тупая уверенность. Такие взгляды доводилось встречать Завадскому и в своей прежней жизни и никогда не сулили они ничего хорошего. По братскому обычаю староверов — все поклонились друг другу. Перед тем, как войти к Вассиану, Филипп обернулся и посмотрел в лица Антона и Данилы. Те ответили ему молчаливыми взглядами.
Богатая изба Вассиана пропиталась ладаном. Четыре масляные лампадки курились дымками вокруг домашнего алтаря. Сам старец сидел под иконой всевидящего ока на короткой лавке со спинкой и специальной подставкой для ног. Заметно похудевший, постаревший. Впавшие глаза все так же строги и немилосердны, округлены и горят гневом непримиримого праведника. Не дай Бог попасться на суд такому взгляду. Подле старца почтительно склонился его верный раб — худосочный Ермил, помогал ему завязывать подрясник.
Филин бросился к старцу в ноги.
—Благослови, владыко… и помолись за Потешку, сгубили разбойнички ево.
Старец перекрестил великана двумя перстами и коснулся рукой его русой макушки.
Взгляд все это время его ходил мимо Завадского, будто он был мебелью — по новым одеяниям Данилы и Антона — новеньким казачьим кафтанам. Очевидно, судьба Потехи его тоже интересовала мало, особенно накануне столь великого события.
—А вы я вижу благословение уже обрели?— спросил он с едва уловимой иронией.— В мановениях Божиих нужды боле нет?
