Разумеется, самый настороженный взгляд будет у лидера. Это паства вправе сомневаться, но пастырь знает наверняка, чтобы иметь власть над умами и душами, генератор «чудес» должен находиться в одних руках. Но Завадский думал о другом. Он зашел в дом Кирьяка — крупного старообрядца лет пятидесяти, главы самой большой и самой влиятельной семьи в поселении. Его сыновья подняли его умирающего на старой дороге год назад и приняли в свою семью.
Молва шла быстрее пожара. Завадский понял это когда вошел в дом. Она даже здесь его обогнала. Из светлицы в горницу вышла двадцатитрехлетняя дочь Кирьяка. Невероятно милая девица с нежным взглядом. Ну и глаза,— в который раз подумал Завадский,— утонешь. Она ему чем-то напоминала молодую актрису, имя которой он позабыл. А звали ее Капитолина в честь великомученицы. Не Кларисса, конечно («Светлая»), но немного похоже. Старшие близкие и братья называли ее — Капитошка. Это из детства. Кирьяк ее выучил читать. Капитошка прочла заветы, жития и сделалась тайной сомневающейся. Три года назад в нее влюбился без памяти сын старообрядца Аспирина. Стала Капитолина женой молодого Леонтия, любившего играть на трещотке и хорошо умевшего делать лавки. Вместе бежали, но счастье было недолгим — Леонтий умер в дороге от какой-то болезни. Вдова была еще молодой и недолго горевала. Как и положено в чудесном сочетании многое тревожило — и характер смешливый и речь, в которой растворяла она игривый женский ум и волнующий протяжно-звенящий голос. Особенно, когда шутливо она что-то вопрошала, поворотив голову и разведя руками и сама же себе отвечала, убедительно имитируя предполагаемую интонацию того, от которого ожидалось ответа.
Актрисой ты родилась, подумал Завадский, но не в том веке.
Поскольку по обманчиво-нежному взгляду все было понятно, таиться смысла не было.
—Где отец?— спросил у нее Завадский.
Вместо ответа девушка как бы для задумчивости скосила взгляд чудных своих глаз на сторону, а затем вдруг «выстрелила» ими прямо в Завадского и тот на какое-то время понял влюбившегося Леонтия.
—Чудо стало быть?
—А ты не веришь?— с наигранной строгостью спросил Завадский.
Капитошка смотрела на него с любопытством — так завораживает видеть заговорившего которого ты всегда знал молчуном.
Дверь позади открылась. Еще одно знакомое лицо глядело по-новому — с любопытством. Антип — духовный и физический раб Вассиана.
—Владыко зовет тебя,— объявил он.
—Где он?— спросил Завадский.
Антип раздался в рыжебородых щеках, явив нестройные зубы.
—Диво. И впрямь говорит!
* * *
Перед тем как войти в избу Вассиана, Завадский обернулся и посмотрел на внушительную постройку без окон и крыши, походившую хлев. Длинные «корабельные» бревна в охапку крест-накрест плотно прилегали друг к другу, черные от смолы, образуя увеличенную избу, похожую на ту, в которой он побывал недавно. Странный храм строил себе Вассиан.
В просторной горнице, пропитанной запахом лиственницы и жженого ладана под образами сидел в черном одеянии властный старик с клюкой и недобрым лицом.
Подле — ближайшие сподвижники и доверительные члены общины, среди которых находились и Данила с Антоном.
—Кика-бес.— изрек старик, глядя на Завадского горящим нелаковым взором.
—Что?
—Филька, стало быть?
Завадский кивнул. Настроение старика ему не нравилось. Он не ждал конечно ничего хорошего, но не думал, что реакция будет настолько быстрой и едва скрываемой.
Старик ударил клюкой о дощатый пол.
—Господь все видит! Кто ты и какие подлости делать станешь указано давно мне,— старик обвел приближенных взглядом, не оставляющим надежд, и устремил клюку на Завадского,— для них можа тайна, головы дурманом диавольским кружати, а мне ведома неспроста явился ты, змий и ёкимовский соглядатуй. Отступник веры и враг божий!
Завадский усмехнулся.
—Бес в нем!— вскочил старик.— Али не видите?!
—Вассиан!— не выдержал Данила.— Он же спас нас!
—Молчи, дурень!— озверел старик, стукнув клюкой Данилу в живот.— Спас вас господь бозе наш и Иисусе Христе, ино молился я им за ваши души грешные! Ты видишь да не видишь! Слухаешь да не слышишь! А ево слыхал я егда он немствовал! Всех бесов и врагов божиих вижу я указаниями господа нашего!
Взгляд старика стал лукаво-жестоким.
—Кто ты, откуда, мил человек? Сказывай!— приблизился он к Завадскому.
—Я просто хотел сделать что-то полезное. Разве не этому учит спаситель?
—Во-то! Еже сказывал аз вам?! Поминаете? Еже сказывал?! Приидет час и бес явится лукавый, искусительный, добродетельным братом прикинется, а за пазухой кукиш никониянский!
«Железная» логика, подумал Завадский, поняв в то же время, что секрет популярности этого «пастыря» кроется не в смысле слов, а исключительно в градусе экспрессии. Логика в таких сеансах не то что не важна, она даже противопоказана, поскольку запускает совсем ненужные процессы в головах паствы. Антип и другие приближенные уже кивали и недобро поглядывали на Завадского.
Завадский решил молчать, чтобы не подбрасывать дровишек в этот костер самовозбуждения, но это не помогло. Ни много ни мало, его решили «рассудить» огнем.
—Ежели неправда моя и кандалы на ево руках не воровское ярмо и в чудесах он умелец — стало быть огонь ему нипочем, коли не так — царь небесный защиту явит ему, а мя покарает. Ано токмо батюшки вашего горемычного страху перед божиим повелением нету. Сын бо человеческий не прииде душ человеческих погубити, но спасти!
У бывшего преподавателя лицо вытянулось от таких речей.
Тут уж логика была железной — старик явно видел в нем врага.
Ладони Завадского вспотели, когда его схватили Антип и другой богатырь. Подсоблял им и Данила, будучи тоже крепким приближенным, хотя в глаза смотреть избегал.
Решено было Завадского посадить пока в амбар на кобелиную цепь.
Сидя в темноте, среди снующих мышей, Завадский тяжело дышал, пытаясь обуздать ярость. В конце концов ему это удалось. Он закрыл глаза, испытывая себя. Нет, лысый призрак уже похоронен.
Через несколько часов Данила пришел к нему, а с ним — Капитошка. Принесла кутью. Сколько раз кормила она его в немощной болезни. В темноте сверкнули прекрасные глаза. Луч света в бесконечном вселенском мраке.
—Хочим потолковать с Вассианом,— сказал Данила извиняющимся тоном.— Лют он во гневе — вестно, но отходчив. А сегодня в настроении свиреп владыко так то хворь ево в коленях и в печени точит. Назавтречка потолкуем, а ты в ножки упадешь, покаешься, Христом богом молить станешь, ножки целовать.
Завадский помотал в темноте головой, звеня цепью.
—Не в хвори дело.
—Еже тогда, Филипп?— расстроился Данила.
