Благодаря усилиям Юншэня, Филипп уже через неделю встретился с ним в просторной юрте на берегу реки перед сахарным плоскогорьем, на котором паслись стада быков.
—Спасибо, что быстро принял, Марген,— сказал Филипп через переводчика.
Джунгарец скривил полные губы.
—Как будто у меня был выбор.— Произнес он.— Мы существуем только потому что семье Чжуан пока нет до нас дела.
—Если ты примешь наше предложение, семья Чжуан перестанет быть для тебя угрозой.
—И много теперь будет таких «предложений»?
—От меня — всего одно.
Марген несколько секунд молча смотрел на Филиппа.
—Я слушаю.
—Мы будем переправлять груз с нашим товаром по вашей территории.
—Откуда?
—От Енисея до Урги и обратно, вдоль границы с русским государством.
—Что я с этого получу?
—Сто талеров за тонну.
—Это грабеж,— усмехнулся глава клана.
—Нет, брат,— подался вперед Филипп,— пока это только проявление уважения.
—Мы сами могли бы торговать с цинами этой дрянью.
Филипп широко улыбнулся и покачал головой.
—Нет, не могли бы.
—Откуда такая уверенность?
—Иначе бы уже торговали. Разве нет? Наверное, даже кто-то пробовал, но едва он что-то получал, сразу же рядом появлялся его соплеменник с ножом. Я скажу банальную вещь, Марген, но войны и разборки сильная помеха в торговле нашим товаром.
—Междоусобные войны у нас не будут вечными.
—Я простой торговец, и не знаю, что будет завтра.— Соврал Филипп.
Толстяк улыбнулся.
—Давай по двести.
—Нет.
—Я все равно не соглашусь на сто.
—Марген, мы не на базаре, и это не предложение.
—Но ты ведь сам говорил об уважении.
Филипп покачал головой и вздохнул.
—Ладно, по сто двадцать пять и гарантия охраны с твой стороны.
Марген Бабагас протянул потный мясистый кулак. Филипп ударил по нему своим.
* * *
—Посторонись!— заревел приказчик. Служилые расталкивали зазевавшихся торговцев, работный люд и монастырских рыбаков. По санному пути Ангары приближалось войско с обозом, которое встречал знатный гость из Енисейска в окружении двадцати конных рынд.
Когда первые лошади добрались до пристаней, Филипп Завадский в новеньком сияющем бушлате вышел навстречу Медведю, руководившему войском.
Они коротко обнялись, Медведь указал на растянувшуюся вереницу за своей спиной:
—Две сотни добрых воинов с оружием от Мартемьяна Захаровича.
—Передай ему привет от меня.
—Передам, брат. Да он испросить велел егда ты сам воротишься? Зело добрые вести тебя дожидают.
—Что за вести?
—Ни даже ежели б и ведал, Филипп — не сказал бы.
—Ладно, передай, что скоро буду, брат. Осталось у меня тут всего одно дело…
* * *
Раннее зимнее солнце заходило над тайгой, печально золотя напоследок нетронутый снег на замерзшей Селенге, на крышах изб и амбаров бывшей рыболовецкой слободы.
На кедровой опушке и за перелеском притаился небольшой отряд о сотню казаков. Коротышка с верным боевым псом своим Весьегоновым готовились атаковать безжизненную на первый взгляд слободу.
Однако, если присмотреться даже с невысокой позиции Рогаткина можно было разглядеть едва заметный дымок, поднимающийся над одной из изб.
Раздался тихий хруст снега, затем шепот. Рогаткин с Весьегоновым повернули головы — пришел лазутчик Васька Говоров со своими людьми — на черных усах сосульки, в глазах — голод падальщика.
—Старая изба целовальника, Перпетуй Ибрагимович,— зашептал Васька,— онамо дюжина лошадей у коновязи, караулов нету.
—Чужеяда узрел?— спросил Рогаткин.
—Нет, обаче на дворе стоит его сизый возок, на овом он внегда едучи.
Коротышка кивнул.
—Будем още дожидати?— спросил Весьегонов.
—Нет, идем.
—Сейчас?
—Да.
Весьегонов дал громогласную команду и сотенный отряд двумя мощными камнепадами обрушился на слободу.
В мгновение ока окружили они бывшую избу целовальника, спешились, ворвались. Рогаткин с Весьегоновым — в числе первых.
Изба была большой — из четырех добрых клетей, хорошо натоплена и освещена, только была совершенно пустой. От печи шел жар и горелый запах, еще там что-то шипело.
Один из бойцов взял ухват, сунул в горнило и извлек большой пятилитровый чугунный горшок. От черного варева шел дым. Воин выбросил горшок с ухватом в окно.
—Тьфу ты черт!
—В толк не возьму, Перпетуй, а иде…— Растерянно оглядывался Весьегонов.
—Тсс!— прошипел Коротышка и стал крутиться вокруг своей оси, пытаясь словно локатор уловить ухом ускользающий звук.
Выловить он его не успел — округу разорвали залпы выстрелов и крики.
Рогаткин с Весьегоновым выбежали из избы и тотчас нарвались на отряд тунгусов, который стал косить их стрелами с соседней улицы.
Коротышка с невероятным проворством сиганул обратно в дом, успев заметить, что Весьегонов лежит в снегу, а в груди у него стрела. Не останавливаясь, Рогаткин пересек горницу и рыбкой нырнул в окно, угодив коленом в котел с варевом, перекувырнулся, вскочил и слыша свист стрел за спиной запетлял меж построек. Из-за амбара на него выскочили двое тунгусов. Одного Коротышка рассек по диагонали своим палашом, а со вторым пришлось повозиться — он не худо владел своей пальмой. В конце концов Рогаткин его одолел и побежал в опустившихся сумерках туда, где маячила полоска зарослей.
Его опять заметили, засвистели стрелы. Коротышка нырнул в снег, забарахтался в нем, вспахав метров десять, вскочил за старой покосившейся рыбацкой избой и снова припустил, выбежав из слободы. Тут нашел он коня с мертвым казаком из своего отряда. Скинув казака и вскочив на коня, Рогаткин погнал его в ночь, не доставая ногами до стремян. Добравшись до перелеска, оглянулся и понял, что весь его отряд разбит и только он остался в живых.
* * *
Федор Ильич Безхвостьев в одном исподнем лежал на «царской» кровати бывшего крупного промыслового купца Якова Томилина, который помер два года назад во время охоты на бабра. Голова Федора Ильича покоилась на обнаженных коленях вдовы купца Томилина Варвары.
Варвара нежно массировала его рубленый лоб и виски, а Федор Ильич, глядя туманным блаженным взглядом на интерьер ее светлицы думал, что зело не худо жил покойный купец-рыболов. Иконы на лакированных стенах, шелковые ткани, фарфоровые украшения, каменные палаты на первом этаже, тончайшего набора печные изразцы и потом эта широкая мягкая кровать — признаться куда удобнее лавок — у Федора Ильича и в Москве-то ничего подобного не было, и он предположил, что возможно и у самой царицы такой не было. Быть может у Василия Голицына только была.
