—Костка!— ворвались в оконце, миновало парочку незваных гостей и влилось в уши тому, кто ломился к ним.— Разбойник, айда на соседский двор — бочки проверим не попряталась ли в них немчура!
—Онамо и засолим!
—Дурень, сперва обсушить надобе.
—А с чем бочки?
—Известно — с вином!
—Во-ся яко!— захохотал кто-то.— Убо я ковшом обсушу!
—Православно!
Услышав про вино, таинственный гость перестал ломиться на чердак к Завадскому с Геденосом и тяжелый топот покатился вниз, вскоре среди прочих кто-то пьяно и низко заголосил за оконцем. Топот, крики отдалялись и вскоре как будто стихли — словно и не было ничего.
—Ушли вроде…— сказал Геденос, тяжело дыша и посидев несколько секунд, стал подниматься.
Завадский попытался его ухватить за штанину, но у того, как назло, джинсы плотно облегали ноги.
Геденос выглянул в оконце и тотчас присел, но поздно — кто-то, истошно деря глотку заорал:
—Видел!!! Братцы! Видел кукуя поганого!
—Идеже? Иде?— стали приближаться отдалившиеся было голоса.
—Тама! Над светлицей бесовская рожа зыркнула аки гадюка из-за пазухи!
—У-у-у-у!
—Вишь, вишь оконце, уём притаились нехристи!
—Ух, недогляд!
Снова заголосили, затопали, загромыхали. У Завадского волосы зашевелились на затылке — куда деваться, что объяснять дикой разъяренной толпе?
Геденос между тем, уже лез в оконце. Благо и Завадский не был толстяком — последовал за ним. Ободрав до крови предплечье, он выбрался кое-как на скат шириной примерно в полметра, с ужасом заметив, что удар в лючок за спиной сдвинул сундук и уже кто-то лез и на чердак, где они только что были.
Внизу картина не лучше — со двора на них с изумлением аборигенов, увидавших космический корабль взирали бородатые предки коренных москвичей в изодранных грязных рубахах-косоворотках. У ног их в луже крови лежало тело с бесформенной кроваво-бурой массой вместо головы.
Завадский, держась за бревно шел по скату за Геденосом, который уже ловко перемахнул на соседнюю клеть. Встреча с далекими предками ошеломила его не меньше самих предков. Он с таким же изумлением (вытаращив глаза и открыв рот) смотрел бы на них, если бы не инстинкт выживания.
Раздались искренние возгласы удивления, но вскоре один тощий как скелет мужик, стоявший у стены прямо под Завадским в ломаной серой шапке, заорал:
—Скачут черти! Шибай их, ребяты!
В Завадского полетели камни. Один больно шарахнул по икре, другой угодил в почку, третий — в скулу.
Эдак, долго не протянешь. Без раздумий бывший преподаватель сиганул на крышу какого-то сарая с плоской крышей, где уже метался Геденос, не зная куда бежать дальше. Он хотел было прыгнуть на соседнюю клеть, до нее всего метра полтора — уцепиться за окошко и там, может быть, удалось бы перебраться на крышу конюшни, а с нее прыгнуть через частокол на соседний двор, и убежать. Но путь этот преградил широкоплечий мужик с лицом бородатой версии Буйного Славика, высунувшийся из оконца.
Оставалось только прыгать на дорогу через примыкавший частокол. Геденос так и сделал, но с высоты четырех метров неудачно приземлился — поскользнулся на скользких бревнах и подвернул ногу. Вскочил, тут же снова упал, но его уже схватили выбежавшие со двора мужики. Один с размаху заехал ему кулаком прямо в лицо. Кровь хлынула сразу изо рта и из носа.
Хотя мужички ростом были все ниже черного риэлтора, выглядели они крайне свирепо и воинственно. Продолжая наносить удары, они потащили Геденоса за ноги на двор. К Завадскому забрались по приставной лесенке, столкнули на руки остальным в сложный смрад из несвежего пота, нестиранной одежды, гнилых зубов, недопереваренного чеснока и репы, густой вони мочи из дворовых углов и конского навоза с улицы.
Его хорошенько встряхнули, поставили на ноги. Увидев близко перед собой лицо с морщинами, всклокоченной бородой и живыми глазами, Завадский успел поразиться «обычности» этого лица — точно такое же лицо можно было увидеть в алкогольном отделе «Ашана», за рулем внедорожника, подрезающего переполненный автобус или играющим на гуслях в пригородной электричке — будто между ними и не было пропасти в три вековые громадины.
От него что-то требовали, но Завадский не успел понять, что именно, потому что одновременно его стали бить, и он потерял сознание от первого же удара кулаком в лицо.
Очнулся от боли — ныли плечевые суставы и особенно нестерпимо — пятки, ударявшиеся о бревна, по которым его волокли, удерживая за руки. Улица раздалась. По обочинам у частокола, деревянных лавчонок и крутых крылец кучковался такой же невысокий народец, отличавшийся от современников Завадского помимо худой одежды, наличием почти детского любопытства в лицах — никто не пытался скрыть своей заинтересованности, а некоторые даже норовили швырнуть в Завадского камешек или комок грязи.
Группа мужиков, волочивших его все как один — острижены под горшок, в руке шедшего с краю — рябого и жилистого в длинной льняной рубахе он увидел собственные ключи от квартиры с брелком-медальоном с логотипом «Мерседеса».
—Бесовская тамга!— периодически выкрикивал мужичок, вскидывая руку с брелком во все стороны, не забывая при этом креститься и просить у Бога прощения.
—Посадские, амо татей волочите? В приказ?
—На Болото! Пущай вместе с Федькой-разбойничком каты выпотрошат нехристей под образами!
—А ежели боярин воздуху даст? Он немчуру жалует.
—Еже нам бояре? Стрельцы с народом! Ежель подьячие заупрямятся али каверзу чинить станут, за рекой сами на кол посадим! Времена нонче не те. Матвеев в опале, Нарышкиных прогнали!
Где-то впереди вопил Геденос. Завадский видел кровь на своей груди, но шок не позволял определить характера ран. Солнце слепило и жгло израненное лицо, он видел, что деревянные избы сменили дома с каменными фундаментами, а затем и вовсе с нарядными цветными фасадами. Его протащили под широченной аркой, мимо красивой церкви с пирамидальными кокошниками на пыльную вытоптанную площадь.
Галдеж размножился. От пролетевших с карканьем ворон почернело небо. Через ворота проскакали четыре всадника, поднимая пыль и распугивая народ. Мужички шарахнулись, вывернув Завадскому руки. Завалившись набок, он увидел огромную земляную площадь, заполненную людьми. Коричневый и серый разукрасился разноцветной одеждой представителей более высоких сословий: малиновые, голубые, желтые кафтаны и сарафаны — суконные, парчовые, бархатные, шелковая отливающая золотом ферязь, и даже несколько шуб, несмотря на теплынь. Мелькали в многолюдной сутолоке и красные сапожки. У Завадского кружилась голова. Людская масса сливалась во что-то единообразное. Перед ним летали бороды и конские морды.
За толпой громоздились вразнобой деревянные срубы габаритами сродни торговым киоскам, некоторые с малыми куполами и медными крестами, за ними вытоптанные взгорья подымались к внушительной белокаменной стене. В памяти шевельнулось что-то, место как будто узнавалось, но лишь какими-то странными эфемерными осколками — вроде простора и геометрии самой площади, протянувшейся вдоль стены и каменными торговыми рядами. И только увидав на другом краю яркие, разноцветные и аппетитные, как марципановые куличи, купола исполинского Храма Василия Блаженного, Завадский узнал Красную площадь. Так непривычно было видеть Покровский собор стоявший прямо на голой земле, а не на брусчатке в окружении «мерседесов» и «БМВ» Федеральной службы охраны.
