Филипп осмотрел внушительное пространство амбара — высотой в два этажа, с галереями вдоль стен и вертикальной лестницей. Почти все пространство забито товарами: китайские шелка, лен, бумага, инструменты, длинные ганзейские швейные иглы, которые стоили очень дорого, нитки, веревки, масло, короба с чаем, табак, специи, даже одежда и это всего лишь малая часть — крупица его доходов, оставленных в юго-восточной Сибири.
Завадского не интересовал весь этот товар, он знал, что главное обычно прятали под тяжелыми рулонами тканей. В данном случае — под сложенными на досках льняными полотнами. Инструменты были добрые — английские, все было — молотки, гвозди, топоры, пилы, но самого главного не было.
—Тишка!— позвал Филипп.— Сгоняй, поищи лопату.
Антон с Бесом тем временем прикрыли дверь и стали перекладывать рулоны ткани. В массивную дверь тотчас постучали. Филипп открыл. На пороге стоял крепкий бородатый мужик с тяжелым взглядом, при виде Завадского он низко поклонился.
—Чего тебе?
—Я поводырь.
—Заходи. Как звать?
—Федул.
—Из работных?
—С охотничьей слободы я, господин.
—Как быстро сможешь отвезти к тунгусам?
—До тунгусов не дойдем, барин, зело люты, ин до первого лучка мочно, онамо перекликнути еродием. Черти отзовутся. Далече ловитвы страшные.
—Как далеко?
—Два дня пути.
—Ночью не ходишь?
—Заплутаем, господин.
—Сколько хочешь за услугу?
—Десять копеек.
—Я дам тебе рубль, если доставишь за день. Кони будут лучшие и запасные.
Федул поклонился.
—Приходи завтра утром пораньше. Сразу поедем.
* * *
Тишка побежал сначала на хозяйский двор, но натыкался только на запертые двери. Кругом заходились лаем собаки, но людей вокруг не было. На него побежала было одна крупная собака, размером с теленка, но Тишка запустил ей в бок камнем и наморщил лоб — где же лопату искать?
В хоромы идти ему было боязно — не хотелось там случайно наткнуться на злого приказчика — усатого черта, который собирался кого-то завтра повесить, но делать нечего — авось повезет и встретится ему Степан.
Первое удивление — отсутствие часового у хором. Тишка поднялся на крыльцо, приоткрыл кованую дверь в большие темные сени, в углу стояли метлы и веники. Тишка осторожно вошел, прислушался — кругом тишина, только где-то наверху бубнили голоса. Вдруг в углу какое-то движение — Тишка обомлел. Из-под веника вылез облизывающийся кот.
—Тьфу ты черт!
Налево дверь, расписанная разноцветными петухами, а прямо низенькая. Голбец в чулан, догадался Тишка, отворил дверцу и сразу увидел множество разных заступов и лопат, схватил первую попавшуюся и побежал обратно.
На улице царила тьма да затишье. Только псы скулили неподалеку. Тишка позабыл, что удивлялся пустым хоромам — на улице безлюдье выглядело еще зловещее, будто все люди разом унеслись в небесные выспри. Да видано ли такое, чтобы во всем остроге ни одной живой души? Жуткое зрелище. Тишка бежал к церкви. Из распахнутых ворот полетела на него вьюга с полей, обожгла лицо. Тишка прикрыл щеку рукою и тут заметил, что прямо на въезде у ворот лежит на снегу человек.
Тишка остановился, засеменил по-кошачьи, приблизился и остолбенел — мертвое тело лежало в большой луже крови, растопившей снег. Он узнал в мертвеце казацкого десятника, который встречал их на въезде.
Тишка облизнул пересохшие губы и только сейчас обратил внимание на негромкий гул, будто несколько человек тихо переговаривались неподалеку. Тишка инстинктивно пригнулся, отошел во тьму поближе к мостам у ворот, подобрался к низкой избенке, где сидел писарь, миновал торец въездной башни, выглянул и тотчас отпрянул, прижался к стене.
Увиденное казалось невероятным — огромная разночинная толпа — стрельцов, казаков, посадских, дворовых, так же смешанно вооруженная — от мушкетов с палашами до вил с топорами стояла прямо перед мостом, ведущим в острог в абсолютной тишине.
Тишка закрыл глаза, открыл, словно пытался сбросить с себя страшное наваждение и согнувшись на цыпочках побежал к амбару.
* * *
Тишка ворвался в амбар бледный как мел, швырнул неказистую лопату и собственноручно закрыл за собой тяжелый брус-засов. В свете лучины глаза его горели страхом.
Филипп уже видел такой взгляд у Тишки и нахмурился.
—Что опять?
—Онамо, братцы, такое…
Но тут и без дальнейших слов все стало понятно — окрестность взорвал многоголосый рев разъяренной толпы. Через секунду к ним добавился топот ног, совсем скоро звуки хлестких и сокрушительных ударов, а затем и чудовищные крики первых жертв.
Судя по нарастающему шуму, толпа как вода заполнила все — кричали со всех сторон, звук проникал даже сверху — через дырявую крышу, о худости которой говорил приказчик. Несколько ударов обрушились на дверь. Завадский с Антоном отступили от нее. Бес ловко забрался на галерею, встал на ящики и проделав дыру в холстине, выглянул через крышу.
—Гляди-тко, брат!— позвал он Филиппа.
Завадский забрался к нему и выглянул. Толпа, вооруженная чем попало действительно заполонила весь острог, включая боковые мосты и башни. От количества факелов было светло как днем. С их ракурса была отлично видна виселица, перед которой уже зажигали костры.
—Онамо смотри!
Филипп посмотрел куда указал Бес и увидел в отдалении как несколько человек с топорами, топча чей-то труп рубила двери в низкую избу без окон.
—Тюрьма.— догадался Филипп.
Люди быстро разрубили дверь и вскоре вывели оттуда двух узников. Один из них был настоящим гигантом по местным меркам — мускулистый, широкоплечий с длинными волосами, как у Тарзана, которые ниспадали ему на плечи.
Его быстро освободили от кандалов, и вместе с другим освобожденным узником, он воздел руки к небу. Рев ликования прокатился по толпе.
Между тем со стороны хором толпа двигалась как кильватер и Филипп понял, что там кого-то тащит. Раздавалось яростное улюлюканье, злобные выкрики, мелькали руки и топоры — ясно было, что кого-то не только волокут, но и бьют.
По докатившимся крикам Филипп узнал голос.
—Тати! Разбойники! Безумцы!— надрываясь до хрипоты кричал приказчик, которого толпа волокла к виселице.— Одумайтесь! Супротив воли государевой! Супротив Бога идете!
На миг в свете костра показалось знакомое лицо человека, с которым Филипп разговаривал всего полчаса назад. С его усов капала кровь, сломанная рука безвольно болталась. Теперь он орал от боли, но его заглушали другие — за приказчиком бунтовщики волокли дьяка, лакея Степана и крупных мужиков — видимо рындарей.
