Филипп заметил, что редкие встречные из числа простых солдат и дворни стараются на них не глядеть, а если взгляды и бросали, то холодные, враждебные.
На пути к хоромам, Антон толкнул Филиппа локтем и молча показал направо — там, у северной стены размещалась двойная виселица с полноценным эшафотом. Судя по свежетесанным брусьям, построенная совсем недавно.
Часовой при входе заученно спросил кто они и по какой надобности явились. Фигура, подписанная Енисейским воеводой, не произвела на него никакого впечатления, он вертел ее в грязных руках, разглядывая тупыми коровьими глазами, хотя Филипп предположил, что он вероятно не умеет читать.
В этот момент большая кованная дверь отворилась, из нее вышел златовласый человек с белесыми усами в чистом малиновом кафтане и синих шелковых штанах в горошек и Филипп, наконец-то, убедился, что попал на свою территорию.
Человек вырвал из рук казака бумагу, пробежал по ней умными глазами и тотчас поклонился до земли.
—Доброго здравия, Филипп Андреевич!— величественно произнес он вместе с поклоном и выпрямившись лихо дал по шапке часовому, так что она улетела далеко в снег.— Кланяйся, пес! Первый гость из Енисейска прибыл!
Часовой нехотя поклонился.
Филипп смутился от такого приветствия.
Между тем человек, который оказался старшим лакеем Степаном повел их в хоромы, извиняясь на ходу:
—Прости, Филипп Андреевич, ежели б дозде известили о приезде, наздали бы тебе паче великий прием.— Степан раскрыл дверь, пропуская Филиппа с братьями в большую богатую комору с изразцовой печью, иконами на крашеных стенах и медвежьими шкурами на полу.— Абие покамест обавлю Тимофею Борисовичу.
Через минуту явился приказчик Итанцинского острога вместе с дьяком и двумя лакеями.
Это был крепкий человек в соболиной шубе нараспашку с рубленым жестоким лицом и черными висячими усами. На выпуклой груди у него покоился вершковый золотой крест на кожаном гайтане, а на каждом пальце блистал перстень. Филипп обратил внимание, что костяшки на кулаках у него были разбиты, как у боксера.
—А-а-а!— радостно закричал он во весь голос, будто увидал перед собой старого доброго друга, хотя никогда не видел Филиппа прежде.— Во-то гость великий почтил наше захолустье! Здравствуй, дорогой Филипп, рад видеть, аз коло зело многаждо наслышан! Яко поживаючи Михаил Игнатьевич да Мартемьян Захарович?
—Здравствуй. Хорошо.— Спокойно ответил Филипп, по привычке буровя нового знакомого изучающим взглядом. Пока он только понял, что приказчик пытается за нарочитой веселостью скрыть настороженность, вызванную его внезапным визитом.
—Степка!— тем временем гаркнул приказчик.
Перед ним явился тот самый златовласый лакей.
—А ну, черт, живо распорядись накрыть столы, да чтобы всего самого лучшего для первого гостя, и отправь банщиков баню растопить да за девками пошли! Ну-ка, пошел вон!
Степан поклонился и убежал.
—Прости уж, Филипп,— с фальшивой скромностью поглядел приказчик на Завадского,— кольми знали бы заранее еже прибудешь, потрудились бы тебе устроить царский прием.
—Брось, Тимофей, я здесь по делу.
Приказчик понимающе кивнул.
—Чем же обязаны, братец?
—Мне надо встретиться с местными тунгусами.
—Поводырь надобен?
—Он самый.
Приказчик деловито кивнул.
—На зимовке зде стоят недалече. Ну-ка, Бурехвост?— приказчик оборотился к стоявшему тут же дьяку в мышином кафтане.
—Калугар странь с десяток верст на севере.— Ответил дьяк.
—Сыщи поскорее добрым людям надежного поводыря.
Дьяк величественно кивнул и ушел.
—Совсем оборзели, дикари блекотящие!— тотчас засмеялся приказчик.— Прежде драли с них ясак, прочего добра, да аманатов имали, а топерва не таясь к черту посылают.
—Тебе мало того что я плачу?— спросил Завадский.
—Нет, брат Филипп, аз зело доволен.— Криво ухмыльнулся приказчик.— Прости, ежели худое сказал. Кстае,— поднял он взгляд,— слыхал большая братися была с твоими тунгусами на юге.
—Что еще слышал?
—Сказывают рыщут ныне по всем южносибирским острогам две нерчинские возгри… Да верно ли говорят, еже за ними большой гость из Сибирского приказа?
На приказчика воззрились немигающие небесно-синие глаза.
—Скоро мы со всем разберемся,— сказал Филипп.
Приказчик одобрительно кивнул, делая вид, что поверил, и поднял большой угловатый кулак, сверкнув разноцветными перстнями.
—Не сочти за наусение, Филипп, обаче почитай ради заводи благой — жестче с этими псами надобе. Слабину дашь — яко воши размножатся. У меня коло единако змеиный клубок под боком завелся. Толки броднят дескать лютует Тимофей Шеховцов, простой люд обирает. Да прости Господя, дал розыск, вскрылось — всего-то пара вымесков воду мутят! Один затинщик былой, иной выползень чужеяд кузнечий сын дурная кровь — сый разбойник. Грядили, людям на ухо ересь шептали, ни даже служилых не смущались блазнити. Токмо вчера сымал, покамест приказал коегаждо всыпать батогами и бросил в казаматку, оутре повешу обоих, остальным пустобаям в назидание. Токмо тако, братец и держати надо область [власть] свою.
—Для того виселицу соорудил?
—Для того, родимый,— сообщил довольный собой приказчик,— пущай все зрят, не отайно, а по чину, во еже накрепко ведали, кто тут подлинной Божией областью наличен.
Этого мне еще не хватало, подумал Филипп, а вслух сказал:
—Хорошо, Тимофей, ты распорядись еще дать моему человеку ключи от амбара. Я пока туда пойду.
—Разумеется, Филипп.— Кивнул приказчик.— Да! Онамо в амбаре вашем покров [крыша] зело худ, тартыги плотничали, я-то их высек да выправить покамест не сподобились.
—Ладно, ты еще про поводыря не забудь.
—Яко мочно, Филипп Андреевич. Будет все, да ты в амбаре-то с мышами не засиживай, приходи пировать.
* * *
Когда Филипп с братьями и Степаном, который нес связку ключей на большом чугунном кольце, вышли из приказчицких хором, на улице совсем стемнело. Филиппа удивило непривычное безлюдье в остроге — ворота были открыты настежь, перед проездом прохаживалась одинокая фигура десятника, за ним простиралась мрачная синева, очертания моста и посадских изб, но никаких криков, конского ржания, собачьего лая и тому подобных привычных звуков здешних обитаемых мест.
Степан тоже был удивлен — он звал каких-то «псов» и «чужеядов», требовал разжечь костры, однако из дворни никто не откликался, хотя вдоль острожных стен мелькали какие-то согбенные тени. Степан ругался, но осторожно — не давал себе волю сквернословить при высоком госте.
У амбара часового не было, что уже серьезно удивило Степана — открыв замок, он тотчас ушел разбираться.
