—Ты их не знаешь?
—Овый человек… купец, он убо не дурак, батюшка, и зело богат, еже кольми я ни егда не видывал. Людей соблазнить ему несложно.
Безхвостьев беззвучно оскалился.
—А есть ли у тебя человек из служилых про кого руку на сердце положа пред Богом поклянешься, еже можешь ему доверять?
—Аз доверяю дьяку и подьячему по брашным делам Мандраилову, зане коегаждо с полжизни ведаю, а ежели вру, то голову мне, старому дураку — с плеч долой, ибо иного боле не надо и грош цена всей моей жизни.
Этот ответ очевидно понравился Безхвостьеву. Понравился он и Голохватову.
—Дьяк не подойдет,— задумчиво произнес боярин,— а с Мандраиловым своим собери нам встречу, да токмо еже бы ни одна живая душа о том не ведала! Уразумел?
Пекшин низко поклонился.
* * *
Казаки и стрельцы заняли почти все строения в остроге и вокруг него. Местные ощутили притеснение. Больше всего доставалось дворне и казенным холопам, но порой прилетало и служилым. Кое-кого избили, кого-то даже до смерти. Подьячий Олег Натанович Суконщиков спешил ранним морозным утром в приказную избу и вынужден был протискиваться меж телами греющихся у костров нетрезвых стрельцов и казаков. Дело это было непростое — то и дело кто-нибудь толкал его будто невзначай каменным плечом, а иной раз кто-то шагал на него спиной будто не видя, а уже у самой избы сбили с него шапку. Суконщиков обернулся и увидел перед собою хохочущие усато-бородатые лица московских стрельцов. Шапка его лежала в луже перед ним. Никакого житья с ними в остроге. Уж надолго ли они тут?— думал Суконщиков, входя в избу и швыряя мокрую шапку на печь.
Почти все уже служилые были в съезжей избе, дьяк еще не пришел, и пока его не было все обсуждали только одно — когда же покинет их острог проклятый полуторатысячный отряд московского боярина Безхвостьева, который они уже прозвали меж собой «московскою ордой». Лица у служилых были невыспавшиеся, злые, помятые. Невеселые роптания пресекла неожиданно хорошая новость, которую озвучил подьячий по брашным делам Васька Мандраилов. Достав дерюжный чехол с гусиными перьями, он по привычке разложил их перед собой от меньшего к большему и сообщил вдруг, что случайно сведалось ему о том, что сей отряд прислан на поиски гостивших у них купца Филиппа Завадского и уйдет он скоро — ровно через три дня двинет за Шергинск, где, как якобы стало известно и прячется тот купец.
Суконщиков сощурил взгляд, услыхав это, затем достал «осьмую» амбарную книгу, и прилежно работал весь день, записывая в нее приходы и расходы по зерну, перьям, дереву, валенкам и даже двум астролябиям. Только раз выходил он — на обед, странно помахивая высушенной шапкой перед лицом, будто на дворе было жарко, а не выл неприветливый ветер, швыряя в лицо колкие крупинки.
Вечером, придя домой и поев с женой и детьми каши, Суконщиков достал из сундука заячий тулуп, надел его, затем взял палку — отбиваться от собак, прихватил зачем-то снегоступы на ужах и поспешил в темноте дорогой, ведущей в кабак.
В непроглядной тьме за ним двигались двое, следившие до того за его избой. Суконщиков был осторожен, он часто останавливался, прислушивался и даже принюхивался, но никогда бы не догадался, что за ним в эту минуту наблюдают, поскольку эти двое были мастерами своего дела и несмотря на недюжинные габариты, умели двигаться бесшумно и незаметно. У дома каждого подьячего Селенгинского острога караулила сегодня подобная парочка, но вот какая беда для Суконщикова — только он побрел куда-то во тьму на ночь глядя.
Добравшись до разъезда, Суконщиков по очертаниям знакомых деревьев свернул не к трактиру, а на дорогу, ведущую к Гильберскому острогу — странный выбор для пешего человека, ведь до первого яма по ней пятнадцать верст, однако Суконщиков пройдя около полсотни саженей свернул на едва заметную тропинку, ведущую к сгоревшей мельнице. В тишине раздался тихий крик неясыти.
Суконщиков замер во тьме, пока не услышал едва слышный треск ветки впереди. Он вздрогнул, задышал часто и тут же тьма перед ним как будто стала гуще.
—Говори, почто звал?
Судя по голосу человек стоял прямо перед ним, в паре метрах. Суконщиков узнал голос и облегченно вздохнул.
—Слухом быти, сегодня наш подьячий Мандраилов поведал еже боярский отряд через полтретья дни двинет на Шергинск, искать онамо твоего хозяина.
—Отнюду ему ведомо?
—Мандраилов попусту плюскать не станет да к тому же близок к воеводе нашему. Мое дело тебе сказать, а ты уж решай яко важно аль нет.
—На Шергинск стало быть?— в голосе послышалась задумчивость.
—Говорят за ним в отайном месте у тунгусов скутается Филипп.
Человек, которому Суконщиков передавал информацию, насторожился вдруг, повернулся, стал вглядываться во тьму, а потом прошипел, напугав подьячего:
—Ты, сука, кого приволок за собою?!
—Ась?— не понял Суконщиков.
В ту же секунду человек сорвался с места, но скрыться не успел — на обоих налетели две громадные тени, сшибли с ног, придавили к земле, заломили руки.
* * *
В трапезную, где мирно вечеряли боярин Безхвостьев (вареная морковь с солью) и рыжебородый Голохватов (таежный суп с подберезовиками) ворвался Рогаткин, бешено вращая глазами. Не привыкший еще к буйному характеру Коротышки, Безхвостьев замер на секунду, держа у рта кусок моркови.
—Прости, Федор Ильич,— поклонился ему Рогаткин одним наклоном головы,— обаче не время вечеряти — дело не ждет! Ин дай мне волю самолично пытати сый чужеядов — клянусь через час запоют голуби!
—Целый час?— удивился Безхвостьев.
Рогаткин нахмурился, почувствовав подвох, а Голохватов ухмыльнулся.
Безхвостьев вытер руки о белоснежное полотенце, кинул его на тарелку и поднялся.
—А ну пойдем, дорогой Перпетуй,— ласково сказал он по-отечески кладя руку на плечо Коротышке, который едва доставал ему до груди,— нету у нас часу. Еже они разбойники рафленые? Простой люд, ин да не к месту зде твое лютование.
Сопровождаемые низкими поклонами казаков и стрельцов Безхвостьев с Рогаткиным вошли в пыточную избу, где лежали связанные по рукам и ногам словно свиньи на палубе Суконщиков и человек Комара Львовича — Архип.
Над ними нависали окровавленные цепи, рели, стальные крючья, на дощатом полу перед их лицами бурели засохшие пятна с узнаваемым запахом въевшейся крови, испражнений и пота. Горнило огромной печи дышало жаром, пропитывая избу душным смрадом.
С лиц обоих пленников катился градом пот.
Вошедший Безхвостьев спокойно присел перед ними на корточки, поглядел на одного, затем на другого.
—Не велика беда ваша, еже сманил вас клятый расколщик, елма кто не грешен, яко сказывал Христос Бозе наш,— произнес боярин неожиданно ласковым голосом, осторожно взяв при этом за волосы Архипа.
—Обаче велика беда ваша, ежели отныне не избыти свое блазнование… Ты человек расколщика?— приподнял Безхвостьев голову Архипа.
