–Ах вот оно что!– оживилась Анна Ивановна.– Я,признаться, онем никогда не слыхала, якак-то даже думала, что Римма Тимофеевна любит своего мужа, знаете, они очень давно женаты, еще будучи студентами поженились по большой любви. Но, знаете, все может быть,– тараторила оживленно Анна Ивановна.– Все же Римма Тимофеевна женщина интересная, одевается хорошо. Вениамин Аркадьевич на жене не экономит, аон, знаете ли, очень известный вгороде хирург, унего все городское руководство лечится. Мы все унего лечимся.
–Значит, вы лично оромане Риммы Тимофеевны ничего не слышали?
–Нет,– категорически покачала головой Анна Ивановна.
–Ачто вы можете рассказать оМарии Александровне?
–Унее тоже был роман со Щеголевым? Ай да Модест, атаким семьянином преданным прикидывался. Так вокруг Ларочки суетился. Ядаже завидовала, грешным делом. Нет, Сема, конечно, тоже прекрасный муж иотец, но, знаете, внем все как-то вяло. Он весь вмузыке, авот Модест очень красиво за Ларочкой ухаживал, даже после свадьбы. Подарки дарил на день рождения дорогие, цветы без повода. Когда ямоему Семе про цветы раньше говорила, он всегда делал удивленное лицо инапоминал, что унас их девать некуда. Поклонницы ему после концерта их охапками дарят. Ему даже не понять, какая разница между цветами, которые дарят ему, итеми, что он дарит лично мне,– собидой вголосе пожаловалась Анна Ивановна.– Да иподарки… Вечно он спрашивает, чего мне хочется, апотом дает деньги ивелит купить эту вещь. АМодест был настоящим рыцарем, как красиво он преподносил подарки, всегда сюрпризом, идаже часто при гостях. Вот сидим мы все вместе за столом, Модест Петрович кричит: «Луша, подавай десерт!» Входит домработница сподносом, прикрытым такой специальной серебряной крышкой, апод ним не торт, не пирожные, абольшой красиво перевязанный сверток. Лара его начинает разворачивать со смехом, атам обертки, обертки, авнутри маленькая коробочка, ав ней кольцо или подвеска, разве не прелесть? Иэто увсех на глазах. Или велит специально Луше окно открыть для проветривания. Лара начинает жаловаться, что дует, аон ей раз– ишубу на плечи!
–Ничего себе, шубу! Откуда же унего такие деньги?
–Ну, что вы!– отмахнулась от капитана Анна Ивановна.– Аза произведения? Агонорары от концертов, аза выступления на радио, агастроли? Сденьгами уЩеголевых все было хорошо. Мы тоже, разумеется, не бедствуем, уменя тоже есть шуба, украшения, домработница, но все это не то. Все буднично, прозаично, без романтики ифантазии,– вздохнула Анна Ивановна.
Зависть кЩеголевым определенно имела место вэтом семействе, но уж если бы кого инадумала травить Анна Ивановна, то скорее уж Ларису, решил про себя Евграф Никанорович.
–Ну азолотой камертон Петра Ильича Чайковского, который принадлежал Щеголеву, вы онем слышали?
–Да, идаже видела. Вскоре после войны мы некоторое время жили уМодеста Петровича, когда только из эвакуации вернулись. Унего тогда была одна комната вкоммунальной квартире, мы ее занавесками разделили на части ижили все вместе. Еще иЛуша,– пояснила Анна Ивановна.
–Иваш муж тоже видел этот камертон?
–Ну разумеется. Модест всегда вертел его вруках, когда думал или искал тему.
–Гм,– помолчал некоторое время Евграф Никанорович, соображая, что бы еще такое спросить, но так ине придумал.
–Анна Альт? Да она бы счастлива была, обрати Модест на нее внимание,– задорно хохотнула глубоким грудным смехом Мария Александровна Бессонова. Сегодня она принимала капитана скромно, по-домашнему, вшелковом, вышитом драконами халате ис небрежно уложенными впышную высокую прическу волосами. Смотрелась Мария Александровна величественно, по-королевски идаже свосточной роскошью, поскольку, несмотря на домашний наряд, все ее пальцы были унизаны перстнями, ав ушах болтались серьги скрупными камнями. Ничего себе унас творческая интеллигенция поживает, крякнул про себя Евграф Никанорович. Иэто вто время, когда трудовой народ из последних сил, снечеловеческим напряжением воли восстанавливает страну после войны.
Евграф Никанорович был простым служакой, все эти оперы иоперетты были для него делом пустым инепонятным, авот барские условия жизни, которые позволяли себе всякие там певички имузыкантишки, его искренне возмущали.
Да что, разве вот от этой здоровой разряженной куклы, которая каждый вечер со сцены рот открывает, больше пользы, чем, скажем, от рядовой ткачихи, колхозницы или, скажем, сталевара? Нет. Так почему она так жирует? Ладно бы еще Клавдия Шульженко была или Лидия Русланова, это талант, это он понимает, ато какая-то Бессонова, кто ее знает, кому она интересна,– закипал вдуше Евграф Никанорович, болезненно переживая классовое неравенство исоциальную несправедливость, скоторыми, не щадя своей жизни, воевали его отец сдядьями, да исам он, несмотря на молодость, помогал старшим товарищам бороться со всякими буржуями недобитыми да нэпманами, чтобы потом строить новую жизнь, свободную от всяких там мещанских предрассудков. Атут налицо ведь загнивание, иникому никакого дела нет. Шубы уних, видите ли, шляпки, тряпки, халаты сдраконами, сердито смотрел на Марию Александровну Евграф Никанорович.
–Модест был яркой личностью. Одаренный, решительный, внешне интересный, он ведь, знаете ли, из самых низов пробился,– не обращая внимания на капитана, рассказывала Мария Александровна.– Отец его на заводе Сименса простым рабочим до революции трудился, семья жила, сами понимаете, скромно, уМодеста еще трое братьев идве сестры было, все умерли, кто вреволюцию, кто вГражданскую, кто вВеликую Отечественную. Он ведь музыкой еще вдетстве увлекся. Башмаки на улице чистил, чтобы на уроки музыки себе заработать, учился укакого-то пьяницы, что сними по соседству жил, какой-то старый скрипач. Акогда подрос, на завод пошел работать, котцу, апо вечерам все равно музыке учился вклубе при заводе. Вот какая настойчивость, какой талант был учеловека. Вконсерваторию он уже взрелом возрасте поступил. УМодеста большой талант был,– сказала она со вздохом.– Жаль, что так рано ушел из жизни, мог бы еще много хорошего сделать.
–Вы любили его?– сообразил спросить Евграф Никанорович.
–Конечно,– просто ответила Мария Александровна.– Мы подружились еще вконсерватории. Я, Модест, Ляля Коломина, она ввойну погибла, Толик Гудковский, он был внее страстно влюблен, но, увы, безнадежно, иСема Альт. Правда, Сема скорее был сам по себе, так, прибивался кнам время от времени.
–АМинкин?
–Исаак Борисович тоже снами учился, правда, курса на два помладше. Модест сним близко уже после консерватории сошелся.
–АТобольского вы как давно знаете?
–Да столько же, сколько иМодеста, они сВеней друзья неразлейвода. Еще сдетства, родители их вместе на заводе работали.
–Ясно. Ачто же вы за Щеголева замуж не вышли, раз так любили?– вернулся кинтересующей его теме Евграф Никанорович.
–Ну, во-первых, ялюбила его не так, акак друга,– улыбнулась прежней озорной улыбкой Мария Александровна.– Аво-вторых, уМодеста была невеста, девушка сего родной Выборгской стороны, Зиночка, милая такая, они водном доме жили. Она кмузыке никакого отношения не имела ивообще была очень скромной иничем не выдающейся, но Модест ее очень любил, ипосле окончания консерватории они поженились. Она погибла ввойну во время бомбежки.
