–Яне знаю, сколько он весит, не приценивался,– протягивая руку имягко, но настойчиво, забирая камертон, проговорил Максим.– Он достался мне случайно, вместе сдачей.
–Сдачей? Вот это да. То есть Лиза его включила встоимость дома? Ничего себе, довесок. Она что, сума сошла?– удивленно пожал плечами Павел Иванович, аМаксим вдруг подумал, что, если старик позвонит Елизавете Щеголевой ирасскажет окамертоне, значит, он не виноват. Только вряд ли это случится. Нет, нет, не расскажет, он же сам мечтает его заполучить, строго напомнил себе Максим, убирая камертон вящик буфета ис мстительным злорадством наблюдая за подрагивающими от жадности руками композитора, из которых только что забрали камертон.
Но надо отдать должное, Павел Иванович быстро справился ссобой ипродолжил как ни вчем не бывало:
–Азнаете, ячто-то такое припоминаю. Кажется, мне кто-то рассказывал, что уМодеста Петровича был золотой камертон, что-то вроде талисмана. Вроде бы ему кто-то из поклонников подарил? Или он купил по случаю укакой-то бабульки? Да, занятная вещица, астоит сколько!
–Амне сегодня вгород придется уехать, Оля просила кое-что для нее сделать, но вы не волнуйтесь, на этот раз яне пропаду. Первой же электричкой вернусь исразу же за работу,– внимательно наблюдая за гостем, рассказал Максим.
–Вот, это вы молодец. Дисциплина для творческого человека вещь сугубо необходимая,– похвалил его Павел Иванович.– Ато знаете, как бывает? Встанет человек утром, потянется не спеша, квосьми утра на службу не надо, да иконцерта вечером вроде нет, можно еще поваляться, потом книжку почитать, по телефону от скуки поговорить, идень прошел. Аработа стоит. Никто же ничего делать не заставляет, над душой не стоит, даже если, скажем, человек над заказом каким-нибудь работает, над музыкой кфильму или спектаклю. Вот так проваляется он месяц, апотом глядь, до сдачи работы неделя осталась, ау него иконь не валялся, идавай на скорую руку ерунду какую-нибудь сочинять. Раз такое срук сойдет, два. Апотом сним идел никто иметь не захочет. Урежиссеров ведь тоже, знаете, всегда сроки горят. Аесли заказа нет ивдохновения нет, тоже, значит, работать не надо?– поучительно выговаривал Павел Иванович.– Ерунда! Работать надо всегда. Вдохновение приходит вработе, аесли ты не про нее, апро девушек, скажем, думаешь, так инадеяться на толковый результат нечего. Дисциплина! Дисциплина– основа любого успеха! Так изапомните, мой дорогой, без этого вы ничего не добьетесь. Композитор– человек вольный, унего ни тренера, ни начальника нет, апотому он сам себе итренером, иначальником должен быть,– наставительно поднял вверх палец Павел Иванович.– Ну амне, пожалуй, пора. Спасибо за чай. Исчастливо съездить,– поднимаясь из-за стола, пожелал композитор.
Максим, провожая его, снова вынул из ящика камертон и, небрежно поигрывая им, пошел провожать гостя.
Квечеру подморозило, но Максим заранее все предусмотрел, апотому сидеть всарае ему было комфортно итепло. Он заранее приготовил чурбак, поставив его возле большой щели схорошим обзором. Прихватил ссобой термос счаем, бутерброды иогромный, до пят, вонючий тулуп, который нашел на чердаке среди прочего хлама. Втаких овчинных тулупах, наверное, еще при царе Горохе ямщики щеголяли. Но, как бы то ни было, накинутый поверх куртки, от холода этот доисторический монстр защищал.
Так Максим проскучал часа полтора всарае, если не больше, пока не почувствовал неприятное кручение вживоте. Потом голова стала побаливать икружиться, он то покрывался испариной ипромокал пот со лба, то трясся от озноба.
Скаждой минутой Максиму становилось все хуже. Слабость была такая, что он едва счурбака не свалился.
–Отравил. Все-таки отравил,– бормотал Максим, пытаясь выбраться из сарая, теперь уж ему было не до засады. Надо было срочно добраться до дома, промыть желудок, аеще здорово было бы врача вызвать.
Максим, кое-как выбравшись из своего укрытия, оторвался от стены сарая, покачнулся, упал на снег, иего тут же обильно вырвало.
–Ну вот, уже получше, хоть температура спала. Ине рвало больше,– бормотал Павел Иванович, откладывая всторону градусник ипоправляя Максиму подушки.– Спасибо доктору. Такая хорошая женщина попалась, внимательная, ответственная. Один бы яне справился, иФеде Крюкову спасибо, сбегал на станцию, неотложку вызвал, иведь счастье, что он вчера приехал икак раз со станции домой шел, когда явас нашел, ато бы ведь изамерзли насмерть!– Голос Павла Ивановича дрожал от пережитого волнения.
АМаксим, слабый, беспомощный как ребенок, слушал его, пытаясь вникнуть всмысл слов ипонять, что же сним случилось? Как он оказался дома вкровати, почему ему так плохо ипочему Павел Иванович тут сидит?
–Авсе, голубчик, консервы. Икра кабачковая. Я-то ее не ел, не люблю, авы вчера полбанки съели. Доктор ее даже для анализа забрала. Вот ведь как бывает! Почаевничали, называется. Это еще счастье, что вы смогли до поселка добраться, по дороге не упали, ато бы страшно подумать…
–Ячто, отравился?– слабым голосом струдом выговорил Максим, даже губы его плохо слушались, словно онемели.
–Ая очем толкую? Кабачковой икрой. Но вы не волнуйтесь. Самое страшное позади. Желудок вам промыли, лекарства, какие надо, уменя есть, зять, спасибо ему, из города привез. Авот родителям вашим, я, признаться, не позвонил, не хотел пугать, да инекогда было. Яот вас почти сутки не отхожу, вот испал рядышком, увас тут, оказывается, кресло раскладное. На нем идремал. Вам, наверное, есть хочется?
При этом вопросе Максим вдруг ощутил, что ему действительно страшно хочется есть, вжелудке было так пусто, хоть аукайся.
–Увы, мой дорогой, сегодня явам могу предложить только чай, зато сладкий ис сухариком,– подмигнул ободряюще Павел Иванович.– Азавтра кашку на водичке. Отравление было тяжелым, организм должен восстановиться.
–Павел Иванович, япочти ничего не помню, объясните, как ядома оказался. Последнее, что стоит перед глазами, как яв снег упал возле сарая,– попытался собраться смыслями Максим, мучимый смутной, необъяснимой тревогой.
–Как японимаю, вы еще на платформе почувствовали себя плохо ирешили вернуться домой. Но, видимо, вам так поплохело, что вы даже до крыльца не добрались, шагов десять. Судя по следам на снегу, вы несколько раз падали, авозле самого крыльца потеряли сознание. Хорошо, что ярешил на ночь еще раз печку вкомнате протопить, вышел за дровишками, по привычке на ваш участок взглянул, смотрю, кто-то вснегу валяется. Ясперва подумал, пьяница какой-то, решил подойти кзабору, посмотреть на всякий случай. Может, милицию вызвать. Хорошо, увас куртка приметная, только по ней иузнал. Я-то думал, на вас напали, схватил топор, что возле дровника был, ипобежал на помощь,– обстоятельно рассказывал Павел Иванович.– Прибежал, смотрю, вроде вы целы, только лицо какое-то зеленое, ивроде как не дышите. Ястал вас тормошить, тут как раз Федор мимо шел. Яего послал на станцию неотложку вызывать, асам кое-как вас вдом затащил. Думал, не сдюжу. Если бне зима, сбегал бы за помощью, атак побоялся, что вы замерзнете совсем, сам кое-как справился. Поясницу до сих пор ломит,– кряхтя, пожаловался композитор.– Я,уж простите, едва вас вприхожую втащил, ауж дальше мы вместе сФедей, когда он вернулся, ираздели вас, ина кровать перенесли. Тут и«Скорая» подоспела. Ипошло-поехало: ведра, тазы, промывание желудка, капельница. Отравление увас было очень сильное, ав больницу не повезли, потому что, во-первых, мест нет, во-вторых, дорога тяжелая, вам нагрузка дополнительная. Ну ав-третьих, япообещал за вами присмотреть. Да идоктор сегодня приедет. Авот, кажется, иона! Слышите? Вроде как машина подъехала?– поспешил кокну Павел Иванович.
