–Вот она!
Лариса Валентиновна ухватила рукой поллитровую банку скоричневатым раствором. Эту штуку, раствор Клеричи, когда-то достал Модесту его поклонник, сотрудник какого-то геологического НИИ. Втот год уних вдачном поселке расплодились буквально орды крыс, иничто их не брало. Тогда кто-то посоветовал Луше травить их таллием. Вещество, как оказалось, ни ваптеках, ни вмагазинах хозтоваров не продавалось, но Модест достал его. Было это лет за пять до его смерти.
Главное, чтобы за столько лет этот раствор не испортился. А, впрочем, что может сделаться яду от длительного хранения, рассудила Лариса Валентиновна, он может только еще опаснее стать.
Она осторожно слезла сантресолей и, вернувшись вкомнату, поставила банку на стол. Рядом лежал камертон. Она теперь почти все время носила его ссобой.
–Ох, зря мы все это,– ворчала рядом Луша.– Да еще крысиным ядом, авдруг не возьмет?
–Ничего,– зло ответила Лариса Валентиновна,– побольше насыплем, чтоб наверняка.– Луша только головой качала.
Лариса Валентиновна хорошо помнила, что Луша, работая сраствором, всегда надевала резиновые перчатки идаже лицо старым платком завязывала по самые глаза. Иеще она говорила, что раствор очень сильный, им его на сто лет хватит.
Наверное, будет разумно добавить его веду, если не хватит одного раза, можно будет повторить, причем класть прямо втарелку. Или лучше влить вбутылку сводкой или коньяком, тогда Гудковский его сам себе врюмку нальет ивыпьет. Кроме Гудковского, вих доме никто не пьет.
–Да уж лучше вводку, ато мало ли что. Не дай бог ребята…– Луша, не договорив, перекрестилась.
–Аесли кЛизе или Илье зайдут друзья вмое отсутствие, они оба уже вполне взрослые люди, ивдруг им захочется немножко выпить, иони возьмут эту самую бутылку…
УЛарисы Валентиновны выступила на лбу испарина. Нет, нет, никакого риска. Если что-то случится сдетьми, она никогда себе не простит. Аесли кто-то из детей случайно перепутает тарелки? Аесли… Итут перед глазами Ларисы Валентиновны замелькали картины одна страшнее другой. Илья, задыхаясь, хватается за горло, хрипит изакатывает глаза… Лиза, согнувшись от боли, смотрит на мать со смертной мукой вглазах… Нет, нет, нет! Никаких случайностей. Она должна быть уверена, что яд примет только Гудковский.
–Аможет…
Перед Ларисой Валентиновной замелькали другие картины. Вот она подносит Гудковскому отравленный суп, он съедает несколько ложек. Ему становится плохо, он просит открыть окно, продолжает есть, потом он начинает задыхаться, конечности его дергаются, как утой крысы, что показывала ей Луша, глаза закатываются. Он хрипит, просит опомощи, аЛариса стоит над ним, холодно глядя, как умирает вмуках убийца ее Модеста.
–Нет!– Лариса Валентиновна вскочила сместа.– Нет! Яне смогу! Не смогу смотреть, как он умирает, не смогу подать ему отравленную еду! Япросто тряпка,– зарыдала, опуская руки, Лариса Валентиновна.
–Вот иправильно, вот ислава богу, чего ради этого гада душу свою губить,– соблегчением приговаривала Луша, гладя Ларису Валентиновну по голове. Ябы его, гада, исама придушить хотела, да разве смогу?
–Ябезвольная, слабая, бесхребетная интеллигентка. Никчемная прожигательница жизни, большую часть своего существования просидевшая за спинами умужчин, сначала умужа, потом уГудковского,– рыдала Лариса Валентиновна, упав на стул.– Ине за спиной, ана шее. Даже сейчас, когда япошла все же работать, жалованья хватает лишь на чулки, косметику икое-какие мелочи.
Луша не мешала ей плакать, астояла молча, прижав ее голову ксебе, гладя как маленькую, давая выйти боли, обидам, горечи, накопившимся вдуше. Луша любила их– Ларису, Лизу, Илью. Они были частью Модеста Петровича, его плотью, кровью, его продолжением, они были ее семьей. Не сложилось уЛуши бабьего счастья, не выпало, что делать? Бывает. Зато унее был Модест Петрович, добрый, умный, красивый, как королевич из сказки, кто Луша перед ним? Никто, она исама это все понимала, апотому никогда ини на что не надеялась, просто любила. Сперва его, потом Зиночку иих ребенка, горевала, что не уберегла, потом появилась Лариса Валентиновна, молодая, красивая, Луша приняла ее настороженно, но когда поняла, что та мужа любит всей душой, всем сердцем, приняла иее, ауж Лизу сИльей как своих нянчила. Вся ее жизнь вних, вздыхала Луша, продолжая гладить по голове Ларису Валентиновну.
Да ичто унее за работа, всхлипывала Лариса Валентиновна, уткнувшись вмягкий теплый Лушин бок. Читать вступительное слово перед началом тематических вечеров вфилармонии? Готовить программы для детей июношества? Полуконферансье? Полумузыковед? Жалкая содержанка! Надо прогнать Гудковского, прогнать навсегда! Немедленно, как только он вернется из командировки, ипусть судьба его накажет, пусть покарает его бог. Аона не может убить потому, что человек, ане чудовище, вот ивсе. Не может. Она не такая, как он!
Луша ушла, аЛариса Валентиновна осталась водиночестве, ихотя она уже приняла единственно верное решение, не переставала мучиться. Она постоянно видела перед собой то Модеста, то Анатолия, они обнимали ее, целовали, то она видела мертвого Модеста, лежащего вгробу, он открывал глаза исмотрел на нее смягкой укоризненной улыбкой на губах.
Ясхожу сума, сужасом думала Лариса Валентиновна, просыпаясь ночью. Бродила как во сне среди дня, отвечала невпопад, несколько раз забывала, куда изачем идет, иповсюду ее преследовали видения. Господи, что мне делать? Подскажи, научи, Господи, неожиданно взмолилась Лариса Валентиновна, вочередной раз проснувшись среди ночи.
Она никогда не задумывалась освоей вере вБога. Да, ее крестили вдетстве, что не помешало ей потом благополучно вступить вкомсомол, забыть оБоге, да ине забыть, апросто никогда онем особенно не думать. Нужды не было. Были комсомол, мама спапой, потом Модест, Союз композиторов, всякие организации, вкоторые можно было обратиться за помощью, авот Бог… онем она вспомнила впервые.
Даже после смерти Модеста не обращалась кнему, авот сейчас вдруг вспомнила. Вкомнате висело несколько старинных икон, Гудковский купил по случаю, говорил, что очень ценные, старые, очень выгодное вложение. Лариса Валентиновна его не одобряла, она чувствовала какой-то внутренний дискомфорт от подобных «вложений», было вэтом что-то кощунственное, как вторговле убеждениями, как впредательстве. Но молчала, считая свои чувства глупыми предрассудками.
Ивот сейчас, упав на колени перед темным ликом Господа вмассивном серебряном окладе, на котором только глаза были ясны иярки, она смукой вопросила совета, помощи, подсказки, аможет, просто любви иподдержки?
Она пролежала перед иконой долго, может, час, может, больше, обливаясь сперва слезами горя, потом слезами очищения, икогда встала, было ей легко испокойно на сердце.
Она приняла решение, правильное, окончательное.
Да, Анатолий убил ее мужа. Он совершил страшное преступление, погубил свою душу. Аради чего? Ради камертона? Золотой безделушки, которой он приписывал какие-то волшебные свойства? Апо сути, ради славы иденег, ради популярности? Так вот, она отнимет унего все это, сделает его жизнь пустой илишенной смысла. Отберет унего самое дорогое, как он отобрал унее мужа! Иэто будет справедливо, атам уж на небесах пусть Бог рассудит.
