Клаудия сглотнула, поудобнее перехватив рукоятку топора.
На женщине было простое белое платье, заляпанное алой и черной кровью. Разодранные рукава обнажали посеревшую кожу, черные вены и вырванные куски плоти, где под кровоточащими мышцами белели кости. Глубокая рана на шее говорила о том, что женщина давно умерла, но слабо дергающаяся голова и голос, звучавший с шипящими и рычащими интонациями из-за изменившихся зубов, доказывали, что она переродилась в темное создание.
Клаудия сглотнула еще раз.
–Где-е-е ты-ы-ы?– протянула женщина, делая медленный, неуверенный шаг вперед. Гниющее лицо почти не шевелилось, глаза заволокло туманом. Клаудия заметила, как сгибались и разгибались пальцы женщины,– будто кто-то задевал сухожилия.– Где-е-е ты-ы-ы? Кла-а-у-у-ди-и-я…
С каждым протяжным словом женщина делала шаг вперед – до тех пор, пока не наткнулась на стол. На нем все еще лежала разделочная доска, в стороне высилась горстка трав, из которой Клаудия должна была заварить чай, а совсем рядом – свежеиспеченные булочки. Если бы не ходячий труп перед ней, девушка решила бы, что Вторжение иДикие Земли оказались лишь кошмаром. Что они с матерью вот-вот сядут за стол и обсудят, как прошел день.
–Кла-а-у-у-ди-и-я…– повторила женщина с большим отчаянием.– Кла-а-у-у-ди-и-я…
На самом деле тогда она не могла говорить: она визжала, как тварь, рычала, как дикий зверь, и не звала ее. Клаудия знала, что сейчас у женщины был голос лишь потому, что это было игрой Карстарса. Но она не собиралась проигрывать. Она собиралась наносить один удар за другим до тех пор, пока не выиграет.
–Прости меня, мама,– тихо и со всей искренностью произнесла Клаудия.
Женщина хищно улыбнулась и метнулась к ней из-за стола. Клаудия нырнула под него и, выбираясь с другой стороны, со всей силы толкнула его на противницу. Это отвлекло тварь лишь на мгновения, но их хватило, чтобы Клаудия замахнулась и ударила топором по шее, а затем еще раз и еще. Женщина стонала от боли, корчилась в муках, пытаясь руками остановить оружие, но Клаудия замахивалась и опускала его до тех пор, пока женщина не перестала двигаться.
Это повторилось еще несколько раз.
Клаудия открывала глаза в своей простой комнате, разбивала зеркало, игнорируя болтающее отражение, и сталкивалась с тварями, число которых только множилось. Она швыряла в них осколки, душила голыми руками, кусала, пока те кусали ее, рубила мечом и топором, разбивала об их головы деревянные кухонные табуретки, швыряла книги и любую утварь, которая только попадалась под руку. Когда появлялась женщина, переродившаяся в темное создание, Клаудия уже была с ног до головы в крови и чувствовала, что ее тело на пределе, но упорно продолжала драться. Отцовским мечом девушка отсекала женщине голову, отрубала разлагающиеся конечности топором, лезвие которого еще ни разу не затупилось, душила сорванными с окон занавесками, придавливала креслом или шкафом (в зависимости от того, что получалось опрокинуть) и глотала подступавшие к горлу слезы.
Клаудия убеждала себя, что это от боли. Твари разрывали ее на части, и хотя физически это никак не сказывалось на ней, девушка чувствовала боль от каждого укуса, каждого удара мощной когтистой лапы.
Клаудия убеждала себя, что глотает слезы, появляющиеся из-за боли, и раз за разом оказывалась в своей простой комнате, за пределами которой ждали твари и женщина, ставшая одной из них.
Перед Эйкеном сидела не та же собеседница, что и впрошлый раз. Его пальцы держали ложку, которая поднесла ко рту что-то мягкое, сладкое, со вкусом карамели, а испачканные в этом же губы кривились в улыбке.
–Аккуратнее,– проворчал кто-то совсем рядом.
Эйкен скосил глаза на мальчика, сидевшего слева. На вид он был немногим старше Эйкена: черноволосый, с темными серыми глазами, светлой кожей и таким лицом, будто его под страхом смерти загнали за стол.
–Не ругай его,– тут же произнесла женщина, сидевшая напротив. Она была красивой, как богиня: счерными волосами, стянутыми в узел, ямочками на щеках и искрящимися зелеными глазами, из-за которых даже морщинки на лице казались к месту.
–Он неаккуратно ест,– повторил мальчик.
–Я разрешаю.
–Ты все ему разрешаешь, поэтому он вечно приходит домой грязный и впорванной одежде!
Эйкен понятия не имел, о чем речь, но опустил плечи и голову, уставившись в тарелку.
–Ты ведь и сам такой приходишь.
Мальчик покраснел до кончиков ушей и хлопнул ладонью по столу.
–Это неправда! Я уже взрослый и веду себя аккуратно!
–Ты порвал свою новую жилетку, когда вы сРико поспорили, кто залезет на лимонное дерево старика Франческо выше.
–Он сказал, что я боюсь высоты! А я не боюсь высоты!
–Тише, тише, мой хороший. Я знаю. ИРико это знает, и вообще все в округе знают.
–Он смеялся надо мной!
–Глупые люди всегда будут смеяться над теми, кто лучше. Но это не значит, что можно пробираться кФранческо,– строже добавила женщина.
–И он говорил, что мы странные…
–Странные? Это в каком же месте мы странные?
–Папа – торговец, но Рико говорит, что торговцы не могут зарабатывать так много.
–Твой папа – очень хороший торговец. Не каждый может получить разрешение на торговлю возле Пальмы.
Эйкену показалось, будто внутри у него что-то шевельнулось. Будто уже слышал это название. Оно странное, непонятное, но…
–Пальма-де-Мальорка
[7]?– неуверенно уточнил он.
–Ты такой глупый,– тут же осадил его мальчик, возведя глаза к потолку.– Пальма-де-Мальорка на острове, до него плыть сто лет.
Эйкен кивнул, ничего не поняв. Откуда эти странные слова в его голове? Откуда остров? Он никогда не был на острове – до Затерянных островов, лежащих за Мертвым морем, еще не удавалось добраться никому, аЭлва и крепости Хагена иТинаш располагались на полуострове. Это ведь не то же самое, да?..
–Ешь,– произнесла женщина, посмотрев на него.– Папа будет очень расстроен, если узнает, что в знак протеста вы отказались есть.
Мальчик рядом с ним, демонстративно возведя глаза к потолку еще раз, все же продолжил есть. Эйкен растерянно посмотрел на него – старше всего на пару лет, он был похож… на него?
У Эйкена есть брат?
Ему показалось, будто женщина что-то сказала. Эйкен поднял на нее беспомощный взгляд, но в ответ встретил улыбку.
–Ешь,– повторила она, кладя подбородок на переплетенные пальцы. И вновь сказала что-то, чего он не смог услышать.
