В раздевалке, когда переобувался, попал ногой в мягкое. Думал, гадость какая-то, завопил на всю раздевалку: «Убью!», потому что ещё не мог смириться с«Мышкой» ипотому что кто-то подложил ему в обувь это. Это оказались цукаты. Которые он два урока назад раздал всему классу. Мальчишки в раздевалке с любопытством косились на него, как он выковыривает это из ботинок, потом смеялись, громко, дружно, чуть ли не в один голос, как будто рядом стоит физрук и командует. Больше он не приносил цукаты в школу.
Кажется, в тот день он и познакомился сЛюсей. Брёл из школы через какой-то двор. На окраине города деревянные и панельные частные домики чередуются с многоквартирными каменными мешками с их общими дворами, полными ребятни. Старик сидел на лавочке у низкой постройки котельной и бросал в стенку теннисный мячик. Мышка даже притормозил. Странно было всё: иодежда старика, и странное расположение лавочки (они обычно развёрнуты во двор, к детской площадке, а тут – мордой в котельную, в стену, что это вообще?), и его занятие. Старик бросал мячик в стену, мячик чеканил и возвращался в руки. Старик ловил и бросал.
–Как тебя зовут?– спросил он, не оборачиваясь. К носу подступили слёзы, слёзы человека, потерявшего имя. Не то чтобы Мышке хотелось жаловаться, просто терять надо уметь, потому что если не умеешь, терять всё равно заставят, а так ты хотя бы готов.
–Мышка.
Мышка ждал, что старик начнет хохотать, как эти в раздевалке, или хотя бы улыбнется, но нет. Он ответил:
–А меня Люся.– ИМышка тоже не улыбнулся, хотя ему очень хотелось.
Старик, должно быть, оценил, и больше они не говорили об именах. Никогда. Потому что оба понимали.
–Что вы делаете?
Люся продолжал чеканить мячиком о стену, и это странно завораживало, будто гипнотизировало.
–Это упражнение боксёров и рукопашников. Смотри: становишься к стенке, я целюсь в тебя мячиком, ты уклоняешься, вот так.– Старик показал боксёрский «нырок», иМышке захотелось попробовать. Он не спрашивал, какого невидимого мальчика Люся тренировал до него, просто встал к стенке и стал уклоняться от летящего мячика. У него получалось. Он чувствовал, что может. Может, если не дать отпор, то уклониться в драке, может не терпеть дольше насмешки, может больше не терять, может…
Старик что-то бубнил про свою молодость и тренировки, про тренера, который придумывал всякие чудные упражнения, Мышка слушал вполуха. Он уклонялся от мячика: вправо, влево, нырок, нырок. Это было странное чувство: свободы, покоя и какой-то власти, пока не понятной Мышке.
То ли старику было скучно на пенсии, что он целыми днями болтался по улицам, и всё время разным, то ли у них сМышкой так чудесно совпали графики, видеться они стали довольно часто. Не специально, нет, никогда не договаривались о встрече, да и бабка бы не поняла. Просто бабка посылала Мышку в магазин за какой-нибудь несъедобной дрянью, крупой, например, аЛюся оказывался в том же магазине с полным кульком «морских камешков». Они усаживались на лавочку, грызли конфеты. Люся что-то болтал о своём, Мышка легко рассказывал ему о школьных делах и проблемах, зная, что тот не будет смеяться.
Просто Мышка прогуливал школу на пустыре у бывшей кондитерской фабрики: там тихо и трудно нарваться на случайных свидетелей, которые потом доложат бабке. АЛюся оказывался там, да ещё и сметаллоискателем. Они шастали по заброшке, как два подростка, и находили всякую мелочь: старые монетки, кольца, скрепки.
Мышка никогда не мог вспомнить, о чём они говорили. С Люсей было интересно и как-то спокойно. С Люсей он чувствовал себя человеком, а не мышкой. И ещё он помогал пережить школу.
В тот день физрук лютовал сильнее обычного. Мышке досталось и за рост, и за рваные кроссовки, и за то, что не может поймать мяч из-за спин более высоких одноклассников. Хотелось плакать, но Мышка просто двинул под коленку долговязому Лёхе. Потому что близко стоял и потому что долговязый. Двинул хорошо. Тот упал и взвыл, и все сразу переключили внимание сМышкиного роста и рваных кроссовок.
Потом, конечно, директриса долго распекала в кабинете, грозилась вызвать бабку, как будто она может что-то решить. Она передумала: пока бабка до школы дойдёт, помереть успеет. Потом ещё Лёхина мать названивала с угрозами, совсем дурная.
Мышка брёл из школы, пиная камешки рваными своими кроссовками («А где я ему новые возьму? Мать уже давно не присылает денег, у неё новый сын».), и злился.
Люся сидел на лавочке в каком-то незнакомом дворе и по-стариковски кормил голубей, отщипывая от несвежего, какого-то помятого батона. Голуби толпились вокруг тесной стаей, иМышка с разбегу влетел в эту стаю, так чтобы вспыхнуло, вспорхнуло, чтобы шум крыльев…
–Физрук?– Люся всё понимает, не то что эти. Мышка кивнул, сел рядом, отломил от правда несвежего, получёрствого батона и, жуя, стал рассказывать.
Как лютовал физрук из-за роста, кроссовок, из-за того, в чём Мышка не виноват. Как он ненавидит этот город, с этой школой, бабкой и соседями, которые вечно докладывают ей, куда он пошёл и где его видели. Как вообще получилось, что он оказался здесь. Что, точнее, кто там у матери, что он, Мышка, стал лишним. Как физрук лишил его имени, и как это вообще терять, когда кажется, что ты потерял уже всё на свете.
Люся не перебивал, только кивал иногда. А потом сказал: «Я знаю, что нужно сделать, только послушай внимательно». ИМышка слушал. Он не верил своим ушам, но Люсе-то поверил. Потом пошёл и сделал всё, что сказал ему Люся, не спрашивая, зачем. Он знал, что Люся на его стороне, что ему, Мышке, станет только лучше.
Утром физрук в школу не пришёл. Мышка немного боялся, что его всё-таки найдут, хотя Люся заверил, что ничего не останется: всё растащат крысы. Разве что немного одежды, но она быстро превратится в ветошь, да и кто сумеет её отыскать на огромной площади бывшей фабрики!
Конечно, ученикам всё сказали в последнюю очередь, наверное, через неделю. На урок вошла зарёванная директриса, цирк с конями, и сказала, что этот пропал без вести, а пока будет замена. Мышка чуть не засмеялся от этого «пока». Нет, он не боялся проговориться, он ведь так и не нажил себе друзей, кроме, конечно, Люси. Просто боялся выдать себя. Неуместной улыбкой, неосторожно брошенным словом о физруке в прошедшем времени, формально ведь он пропал.
В районе ещё долго висели объявления о пропаже человека. Фотка физрука на них будто не пропечаталась, да и не было толком фотки. На зернистой печати древнего принтера – белый силуэт лица, будто выкрашенный по трафарету. Очень глупые объявления: как по такому найдёшь-то?
Было, конечно, немного не по себе от того, что он сделал. Но Мышка успокаивал себя тем, что ведь он-то как раз ничего и не сделал. ИЛюся ничего не сделал. Вдвоём они просто заставили физрука оказаться в нужном месте в нужное время. И ничего не осталось. Мышка привык терять.
Поначалу было даже странно видеть на месте физрука спокойную завучиху Ларису Петровну, которую даже малыши не боялись. Но никто же не жалеет о потерянном прыще на носу, об удалённом больном зубе. Да, Мышка не боялся это признать, ему стало легче.
