–А ты готова?– спросил я.– Учти, если хоть что-то о нас узнают, то…
Она прервала:
–Да знаю-знаю. Исчезну. И не поможет, что ты уже вдул мне, словно питекантроп какой.
Я молча смотрел, как она собрала тарелки и сложила в посудомоечную машину, скоро весь этот примитив исчезнет в пламени налетающей технореволюции, мы тоже станем иными, уже не людьми из костей и мяса.
–Еще чуть,– сказал я, когда она обернулась ко мне и обратила вопрошающий взгляд.– пусть народ покинет улицы. Кофе?
Она усмехнулась.
–Англичане в таких случаях говорят о погоде, а у нас пьют кофе?
–С большим бутером в другой руке,– согласился я.– И чтоб ломоть сала был толще хлеба. Это называется кофе по-московски.
На ночь кофе вреден, как говорят, но я человек завтрашнего дня, нам вредит только тупость и ограниченность, потому занялся размалыванием зерен, предпочитаю установить на «мелко», а Рафаэлла безропотно жарит ломтики хлеба в тостере.
Судя по ее виду, в ней борется человек честный с человеком праведным. Со стороны первого надо соблюдать закон, вдолблено уже в подсознание, но второй требует хоть как-то наказать тех, кто ускользает от неповоротливых лап размагниченной власти.
Можно сколько угодно улучшать работу силовиков, навыки, оснащать лучшими видеокамерами, искусственным интеллектом, это помогает отловить массу мелких преступников, но асы ускользают, они тоже в курсе новинок хайтека, знают, что можно применить против них, и находят пути, как обойти ловушки.
Опытные оперативники относятся философски: большинство мелких и средних ловится, асов немного, да и не бегают пьяными с топорами по улице, их нормальный люд даже не замечает, как и то, кого и как грабят.
Но Рафаэлла еще молодая и пылкая, ее такое злит, а жажда наказать злодеев даже ее провоцирует взять закон в свои руки.
Поставив две чашки с кофе на стол, я мысленным усилием включил телевизор. Она вздрогнула и в испуге оглянулась на меня, а я отыскал в инете и вывел на экран фото красивого трехэтажного дома в старинном стиле.
–Взгляни.
Она пробормотала:
–Марго говорила, можешь вот так включать и выключать не только кофемолки… но я и телевизор отлуплю, что послушался чужака да еще и мужчину!
–В своей квартире не позволяешь самцу даже блюдце сдвинуть?
–Не позволяю,– отрезала она, взяла чашку и задержала ее в ладонях, согревая почему-то озябшие ладони.– И так уже весь мир чужой и непонятный.
Я сказал мирно:
–Мысленными командами скоро смогут все… Смотри на экран. Видишь домик? Чтобы купить такой, рядовому инженеру нужно заработную плату откладывать семьсот пятьдесят лет. И не брать оттуда даже на хлеб.
Она кивнула, все еще поглядывая на меня чаще, чем на экран.
–Понятно. Хочешь сказать, куплен на нетрудовые?
–Умница,– одобрил я.– Если учесть, что хозяин этого скромного домика за всю жизнь не работал ни одного дня. Для таких людей любая работа – позор, потому и поднимаются на вершину иерархии в своем сообществе.
–Вор в законе?
–Умница,– повторил я,– хоть и красивая. У вас наверняка на него досье, но не подкопаться, верно? Свора опытных адвокатов сверяет его каждый шажок. Кстати, я бы таких адвокатов тоже в расход. Прекрасно знают, кого защищают. Не закон защищают, а этих вот от закона.
Она механически отпила кофе, лицо хмурое, брови сдвинулись над переносицей.
–Хочешь его наказать?
Я поморщился.
–Мне он по фигу. Больше вредит ореол блатной романтики. Стыдно сказать, я в детстве тоже считал, как и все мои друганы, что быть бандитом – круто!.. Отсидевшие у нас на улице были самыми уважаемыми. Я вот избежал, хотя по молодости побывал в одной банде, а кое-кто там застрял надолго.
Она посмотрела с сочувствием, парни с окраины да еще из неблагополучных семей частенько вовлекаются в банды, те заменяют им семьи, вырваться оттуда бывает непросто.
–Хорошо живет,– заметила она.– Вор в законе, как сыр в масле.
–Подпольная империя,– уточнил я,– от можа и до можа… Ну ладно, не империя, нехилое королевство средних размеров, растет и ширится, как рак четвертой стадии.
Она буркнула:
–Красивое сравнение. Ты не поэт?
–Математик,– отпарировал я.– Точность красивее поэзии, она прекрасна! Как думаешь, среди его людей есть ваш крот?
Она допила кофе и отодвинула чашку на середину стола.
–Нет.
–Тем лучше,– сказал я.– Тем лучше!
Она чуть наклонила голову, рассматривая меня исподлобья.
–Боюсь и представить, почему лучше.
–Да ладно,– ответил я легко.– Представила, и что? Все путем. Чище будет воздух.
Она покачала головой.
–А такие действия… кем-то санкционированы… или это голос всемирного пролетариата?
Я посмотрел на нее честными глазами.
–А ты в самом деле хочешь это знать?
Она вздрогнула.
–Нет, нет!
Я промолчал, почти всякий простой человек, который думает готовыми штампами, скажет, что я чудовище без капли гуманизма, для такого дважды два всегда четыре, а вот для человека гуманного часто точнее пять или даже восемь, а то и вообще равняется стеариновой свече.
–Ну-ну?– подтолкнула она.
Я ответил вяло:
–Для меня вор или грабитель… это преступник. На первый раз можно арестовать и посадить на какое-то время за решетку, но если попадается вторично, а то и в третий раз, таких нужно изымать из общества.
–Изымать?– спросила она, не спуская с меня взгляда.– Это как?
–Неважно как,– ответил я.– Синонимов много. Удалить, загасить, расстрелять, утопить… и много чего еще.
Она в изумлении покачала головой.
–Ты… очень даже…
Я ответил с неохотой:
–Мир меняется резко. По старым лекалам жить – погибнуть всему обществу. Сейчас не до драки с Западом, мы все в одной лодке, а лодка зовется планетой Земля.
Она смотрела с интересом.
–В самом деле считаешь, что гуманизм ведет к катастрофе?
–Гуманизм не приведет,– пояснил я,– но то, что зовем сейчас гуманизмом, не гуманизм.
–А что?
Я ответил уклончиво:
–Есть гуманизм с человеческим лицом, а есть со скотским. По законам второго жить легче и приятнее. И все разрешено. Так вот страны Запада живут по законам второго и тащат за собой и упирающийся Восток, где нравы более… отсталые, как они вещают, хотя те нравы просто чище и пока еще человечнее.
