— Я думала, ты никогда не пускаешь женщин к себе в постель.— Она кусает меня за шею и вертит бедрами, встречая меня на полпути, словно знает мое тело как свои пять пальцев.
— Что ты хотела, чтобы я сказал? —Я стону, мое удовольствие настолько острое, что я едва могу дышать.— Извини, ты не можешь попасть в мою спальню, потому что я украл огромный плакат с твоим изображением с твоего рабочего места.PS, пожалуйста, не оформляй на меня запретительный судебный приказ?
— Зачем ты это сделал?
— Стал твоим преследователем?— Я вошел в нее, глядя глубоко в ее глаза.Я пытаюсь сосредоточиться на разговоре, чтобы не кончить через пять минут. — Это было преднамеренно, хочешь верь, хочешь нет.
Она тянется, чтобы поцеловать меня.
— Нет.Взял плакат.
— Чтобы я всегда чувствовал себя рядом с тобой.
Это доставляет ей удовольствие, и она ускоряет темп, пока я дергаю ее за платье, освобождая эту великолепную грудь.Я притягиваю ее вниз, удерживая одну пуговицу между пальцами, затем жадно посасываю один из ее сосков.
Ее голова падает мне на плечо.
— Арсен.
— Винни.
Она останавливается.На мгновение мне кажется, что что-то случилось.Она выпрямляет спину, хотя я все еще внутри нее.Я чувствую свой пульс в яйцах.Мой член закричал бы, если бы мог.
— Что? —Я спрашиваю.
— Ты назвал меня Винни.
Я улыбаюсь.
— Это твое имя.
— Ты никогда не называешь меня по прозвищу.За исключением этого одного раза, ты называл меня только Виннфред или Деревенщина.
Одним быстрым движением я переворачиваю ее на спину, прижимая к себе, делая все это, ни разу не отстранившись от нее.Я целую кончик ее носа.
— Это потому, что все тебя так называют, а я всегда хотел, чтобы ты помнила меня.
Она гладит меня по щеке.
— Со времен Италии не было ни минуты, чтобы я не помнила тебя.
Я вбиваюсь в нее. Звук шлепающейся кожи наполняет воздух. Он жестокий. Он голодный. Это совсем не то, к чему я привык. Мы в нашем собственном маленьком пузыре. Я никогда не хочу покидать его.
Она задыхается, впиваясь ногтями в мою спину, словно вот-вот развалится.Я вонзаюсь в нее, еще сильнее, быстрее, почти маниакально.Потому что у меня нет гарантии, что я увижу ее завтра.Никто не обещал мне, что это приветствие, а не прощание.Мы еще не разговаривали, и чувство безотлагательности сжимает каждую из моих костей в удушающей хватке.
— Кончаю, кончаю, — выдыхает она.
Она выгибается подо мной, сжимается вокруг моего члена, и внезапно ей становится жарче — намного жарче — и мои яйца напрягаются, когда я кончаю в нее.
Когда я падаю на нее сверху, мы оба вспотели и истощены.Два мешка бесполезных конечностей.Такие человеческие, такие смертные, почти смехотворно, что то, что мы разделяли прямо сейчас, было божественным.Когда я немного отстраняюсь, чтобы дать ей немного пространства — раздавить до смерти женщину, которую я люблю, не входит в мои планы, — она выглядит смущенной и похожей на ребенка.
— Ты в порядке? —Я спрашиваю.
Она сжимает губы.
— Это действительно зависит от того, как пойдет наш следующий разговор.
После того, как мы вместе принимаем душ, мы одеваемся под звуки пробуждающегося города.Виннфред прислоняется к плакату, который я у нее украл, ее руки заведены за поясницу.Она смотрит на меня, пока я одеваюсь.Это небольшой жест, но я не привык, чтобы за мной наблюдали.Я решаю, что мне это нравится.
— Что, если мы никогда не сможем иметь детей?— выпаливает она в комнату.Вопрос эхом разносится между стенами.
— Тогда у нас никогда не будет детей. —Я закатываю носок на ногу.— Почему обязательно должно быть "если"? С каких пор дети определяют прочность отношений или их отсутствие?
— Возможно, мыникогда несможем иметь биологических детей.— Ее глаза сияют в сине-розовом оттенке зари, как два бриллианта.Она думает о Поле.Она думает о разочаровании, боли, предательстве.Она боится повторения истории.
— Ты имеешь в виду, что мы сможем проводить время, путешествуя по миру, создавая воспоминания, живя светской жизнью и чертовски круглосуточно?Я постараюсь вынести бремя такого сценария. —Я встаю, но не делаю движения к ней.Еще нет.
— О, серьезно. —Она топает ногой по моему гранитному полу.
— Ясерьезно. —Я ухмыляюсь.— Меня не волнует, если у нас никогда не будет детей.Процитируй меня по этому поводу.
— С другой стороны, у нас может быть много детей.Три, может четыре!— горячо говорит она. —Мне нравятся младенцы.Ялюблюдетей.И если мы сможем усыновить, я определенно захочу.Как ты к этому отнесешься?
— Устало, я полагаю. —Я упираюсь пятками в плюшевый коврик под кроватью, подчеркивая, что никакие ее слова не заставят меня бежать куда глаза глядят.— И взволновано.Дом всегда будет полон.Мне никогда не будет скучно.Как правило, я предпочитаю детей людям в натуральную величину.Им еще предстоит отказаться от каждой части своей индивидуальности, чтобы приспособиться, и они смотрят на мир через увлекательную призму.
Я не говорю о том, что мне хотелось бы все переделать. Настоящую семью. Собственный дом. Что я думаю, что Виннфред будет замечательной матерью, как Патрис, и что я хочу, чтобы у нее было все, чего пожелает ее сердце.
Она делает глубокий вдох.Закрывает глаза.Ее стены рушатся.Я чувствую, как они рушатся, кирпичик за кирпичиком.
— У нас обоих были такие токсичные отношения, — шепчет она, все еще с закрытыми глазами.
— Да.И мы многому научились у них.Это совсем другое чувство. Мы повзрослели. Полностью созрели. Как будто я разобрал что-то неустойчивое и собрал обратно, но лучше.
Она открывает глаза и облизывает губы.
— Мне жаль, что я бросила«Чайку».Это было неправильно с моей стороны…
— Мне плевать на «Чайку», — оборвал я ее. —Дело никогда не было в пьесе.Никогда о твоей приверженности этому.Всегда о нас.
Она впивается зубами в нижнюю губу, обдумывая это.
— Ага.Полагаю, что так.Тебе не терпелось избавиться от Калипсо Холл, не так ли?Кстати, как Лондон?
Я улыбаюсь.Этото, о чем она хочет поговорить прямо сейчас?Классическая Винни.
— Красивый.Холодный.Серый.Ресторан был фантастическим. —Я делаю паузу на мгновение.— Но я не смог этого сделать.Калипсо Холл по-прежнему принадлежит мне.
Она наклоняет голову набок, забавно глядя на меня.
— Правда?
— Да.
— Почему?
