Крамер знает, когда ко мне лучше приставать – утром, когда я сонная, дезориентированная и не сопротивляюсь.
Я вообще-то тоже соскучилась, потому поцелуи у нас с Давидом выходят более жадные и страстные. Голодные.
Вот уже Крамер срывает с меня одеяло, оказывается сверху и…
– Давид, нет. Не надо, – тихо, но непреклонно говорю я. – Я не хочу.
Крамер на несколько мгновений замирает, а потом поднимается и уходит. В дверях останавливается, и обернувшись ко мне вполне спокойным будничным тоном сообщает:
– Завтрак уже накрыт.
Фух, обошлось. А ведь я была на краю.
Вторая “атака” Крамера случилась прямо в автомобиле, который вез нас в аэропорт. Давид ведь возжелал проводить меня на самолет.
В этот раз не было предупреждающих слов, но я и так все поняла, когда по знаку Крамера поднялась заслонка между водительским и пассажирскими сидениями.
– Давид! – строго произношу я, отодвигаясь от мужчины, а тот наоборот придвигается, берет меня в охапку.
Это был для меня самая запоминающаяся поездка на автомобиле. Долгие, невыразимо томительные и страстные поцелуи. В этот раз сказать нет и потребовать все остановить, было гораздо труднее. Давид успел меня частично оголить и довести до невменяемого состояния. Но я смогла, и Крамер опять остановился, причем в самый интригующий момент.
Из машины я выбралась на подгибающихся ногах и дыша так, словно не ехала всю дорогу в машине, а бежала.
И вот, зона регистрации. Я сдала свой багаж, собственно, зарегистрировалась. Осталось пройти в зал ожидания, ко входу мы с Крамером подошли, пора прощаться.
Для прощания у меня не находится слов. Опустила голову, пряча глаза. Нервно тереблю ручку сумочки.
Давид берет меня за подбородок, поднимает лицо вверх, внимательно смотрит в глаза и… опять целует.
Самый пронзительный и яркий поцелуй в моей жизни. Все вокруг словно перестало существовать.
Когда поцелуй закончился, обнаруживаю себя в объятиях Давида. Едва не плачу, но нельзя. Нельзя показывать свои сомнения и слабость.
– Останься, – тихо произносит дьявол, в одном этом его слове соблазн, обещание, тоска и каким-то невероятным образом немного угрозы.
Упрямо качаю отрицательно головой. Все расплывается от слез, и я вновь низко опускаю голову.
– Нет.
Надеюсь. Прозвучало достаточно твердо.
– Как знаешь, – спокойно отвечает Крамер и отпускает меня.
Становится холодно. Правда почти тут же Давид берет меня за руку.
– Хорошо, тогда идем к самолету.
Крамер тянет меня в противоположную от зала сторону.
Торможу пятками.
– Куда? Как?
– Мы полетим на моем самолете. Во-первых, никогда не понимал этих тоскливых прощаний в аэропорту, но сейчас все равно на всякий случай попробовал.
Ну замечательно вообще. Вот так шуточки.
– А во-вторых?
– Во-вторых мне же надо проверить, насколько хорошо обустроили дом в Китае, и познакомится с новым родственниками. Пусть пока наши отношения официально не оформлены, но семейные узы можно сказать, что уже есть. Согласись, не познакомится с дедушкой и бабушкой нашего будущего ребенка будет некрасиво.
– Не-е-ет!
Вырываюсь, как дикая кошка и торможу движение всеми возможными силами. Только не знакомство Крамера с родителями! Я не готова. Нет. Они не готовы.
Но Давид прет, как танк, держа меня на прицепе и не обращая внимания на мои возмущения и трепыхания. В этот месяц Крамер был крайне осторожен, видимо, чтобы я не сорвалась в Китай раньше, затоь теперь уже ему бояться нечего, я и так улетаю, вот он и отрывается.
Упираться пришлось не долго. Давид не выдержал, подхватил на руки и никого не стесняясь, начал целовать. Возражений немного поубавилось.
Уже будучи в самолете, тихо сижу в своем кресле, отвернувшись к иллюминатору. Небо потрясающе красивое, но сейчас я этого почти не замечаю, погружена в себя и словно в какой-то прострации. Полет длится не меньше часа, причем в полной тишине.
– Все еще обижаешься на меня? Из-за ребенка, – разорвал, наконец, молчание Крамер.
– Я не хотела детей. Не так давно освободилась от обязанностей по уходу и воспитанию сестры. И тут… это. Обманом, ничего не спрашивая, принятое за меня решение, перевернувшее всю жизнь. Еще и с угрозой, что ребенка отдадут твоему отцу на воспитание.
– Я тебе неоднократно говорил, – ребенок к деду не отправится. Ни при каких обстоятельствах. И…
Подняла предупреждающе руку, тем самым прося Давида помолчать.
Крепко зажмурилась, зная, что наверняка сейчас из глаз потекут непрошеные слезы, возможно, хоть это их остановит.
– Я злилась, чувствовала себя обманутой. Было очень больно, шок, неверие, страх. Очень много страха и боли. Много думала, как жить дальше, как со всем справиться, испытывала жалость к себе. Но все эти чувства ушли. Начисто. В тот момент когда услышала как бьется сердце ребенка. Больше я ни о чем не жалею. Как было, так было, И знаю, что со всем справлюсь, и что уже люблю того, кто находится у меня под сердцем.
Ну все, плачу опять. Надоело уже плакать. но нет, реву.
Давид обнял меня, гладит по волосам, и когда я успокоилась и лишь прерывисто вздыхаю, прижавшись к груди Крамера, вдруг слышу самые неожиданные слова, какие мог бы произнесть этот мужчина:
– А я люблю вас.
Подняла голову, недоверчиво гляда на Давида, тот насмешливо вздернул брови.
– Что, не веришь? Зря. Я бы не стал заводить ребенка с нелюбимой женщиной, мне кажется, это было бы очень глупо. Даже окружающие догадались о том, что у меня с тобой все серьезно, иначе бы не пытались убить.
– А как же цинизм? Отсутствие веры в чувства?
– Пугал. Кстати, уже тогда, когда тебе это говорил, догадывался, что в этот раз попал. Будь иначе, домой бы не привез, но если уж так случилось, воспользовался ситуацией, но нет. Когда понял, что у меня появилась маленькая слабость, которую разумнее было бы подавить. Но в то же время стало как-то интереснее жить, что ли. Отец же навел меня на нужные мысли.
Потрясающие признания.
– Почему ты мне сказал все это только сейчас?
– Лис, вообще-то, ты мне и того не сказала. Кто собирался от меня увольняться, улетать, да и в принципе держался всегда до последнего? Инициатива от тебя всегда исходила, но не та – пойти на свидание и поцеловаться там же с однокурсником, купить противозачаточные, уволиться, улететь. Ты меня постоянно злила, да и я не из тех, кто склонен к признаниям, а уж открывать свои эмоции тому, кому они весьма вероятно не нужны – тоже весьма глупо.
