Утро в саду аристократа (Holland House)
Шарманщик
Говоря о том, что является общим для английских домов, надо добавить еще одну характерную для их облика черту. Я имею в виду их удручающий цвет. Все лондонские дома покрыты грязно-черным налетом из-за мелкой угольной пыли, которую исторгают тысячи заводов и которая подобна невидимому и всепроникающему дождю. Исходная окраска стен исчезает под этой своего рода проказой, которая на все здания без разбору надевает траурную униформу. Разве может она сравниться с рыжеватыми и красновато-коричневыми тонами, которые солнце придает каменным стенам в богоугодных южных краях, пронизывая их, лаская, придавая теплый колорит, так что они, кажется, навечно хранят в себе отражение солнечного блеска.
Мы уже говорили о роскоши и чудесных достопримечательностях Лондона. Но картина будет однобокой и неполной, если мы не остановимся на его темных сторонах.
Англия поражена в самое сердце, и ее глубокая и кровоточащая рана станет смертельной, если ее не лечить. Речь идет о пауперизме, этом страшном биче современности, который обрушивается на страны с высокоразвитыми промышленностью и торговлей,— страны, в которых рост производительных сил и накопление капитала не находятся в необходимом равновесии с социальными институтами, нравами и порядками.
Читатель уже познакомился с лицом Лондона. Мы поднялись вместе с ним вверх по течению Темзы сквозь множество кораблей из разных стран. Мы провели его по Сити, где торговцы, в жизни не читавшие ничего, кроме гроссбухов, восседают в глубине темных контор и диктуют законы всему миру. Мы видели высокомерные кварталы Вест-Энда с его роскошными домами, величественными и прекрасными, словно дворцы, которые выстроили вокруг площадей и скверов, вдоль парков и на тенистых террасах чистые контуры своих аттиков, фронтонов и колоннад.
Мы показали, как между Сити и Вест-Эндом — между полюсами богатства и капитала Соединенного Королевства — распростерся на бесконечных пространствах собственно город — город промышленный и работящий, торговый и буржуазный, который дает пристанище, кормит и поит, обеспечивает работой и заработком два миллиона маленьких людей, ремесленников и рабочих, которые живут своим трудом и благодаря ему получают прежде всего пищу, а потом скромные удобства и благополучие, без которых для англичанина жизнь не жизнь, не vita vitalis
[34], как говорил римский поэт Энний.
Нищий
Но нам остается решить еще одну задачу, чтобы дать более или менее цельное представление о том, что такое Лондон во всем его разнообразии и необъятности. Надо проникнуть в последние круги земного ада, ада социального, над входом в который можно было бы тоже начертать страшные слова старого флорентийца:
Per me, si va nell’eterno dolore:
Lasciat’ ogni speranza!
[35]
Как ни в одном другом городе мира, в Лондоне прозябают тысячи обездоленных, выброшенных самой судьбой на обочину прогресса людей. Цивилизация перемалывает их при малейшей попытке приблизиться к ее жерновам. Весь земной шар не сумеет явить нам столь болезненное зрелище. Лишения этих людей, обреченных на нищету, их нравственное падение и полное невежество возрастают год от года. Ужасает своей справедливостью утверждение о том, что экономические законы, которые вознесли Англию на вершину мирового господства, в то же время бросили в грязь и растоптали ее народ. Эти парии страны, которая называет саму себя веселой Англией — Merry England, рождаются, растут и умирают в темных закоулках, где густая завеса едкого дыма отнимает у них последнее достояние бедных, которое поэты величают светом небесным; в этих переулках намокшая земля превращается в отвратительную липкую грязь; влага сочится сквозь голые стены подвалов, кишащих существами со впалыми щеками, поблекшими чертами, блуждающими взорами, существами, в которых не осталось ничего человеческого. Они влачат свою жизнь в грязи и мусоре, а в их радостях есть нечто более душераздирающее и ужасающее, чем в их горестях, ибо они свидетельствуют о непоправимой деградации. Статистика, чьи цифры порой бывают весьма красноречивы, утверждает, что в Лондоне ежегодно тысячи людей умирают от нехватки воздуха и света и что сто тысяч работоспособных мужчин каждое утро думают, что им делать днем, чтобы поужинать вечером. Дабы списать с натуры эту зловещую сторону английской жизни, достаточно провести полдня в любом полицейском суде, не в том суде, где заседает жюри из таких же простых и обездоленных, а в том, где перед одним-единственным судьей, который решает их судьбу одним словом, одним кивком, предстают бродяги, уличные фигляры, попрошайки, оборванцы, старьевщики, продающие самые разные и не поддающиеся определению вещи, дети-сироты и женщины без имени… Человек, представляющий закон, не знает для них никаких законов, кроме собственного произвола, и выносит приговор с сознанием полной своей безнаказанности… И порой эта неописуемая нищета без всякого перехода, который мог бы бережно подготовить нервы слишком чувствительного зрителя, сталкивается с самой ошеломляющей роскошью. Беднейший приход вЛондоне — Сент-Джайлс, одно его имя подводит черту под всеми мыслимыми и немыслимыми бедами и пороками, которые лишают людей всякого достоинства. И этот ад находится в двух шагах от Оксфорд-стрит и Пикадилли, сверкающих золотом, словно воды Пактола. Экипажи не рискуют заезжать в его отвратительные кварталы, по его разбитым дорогам надо идти пешком. Там стайки детишек в лохмотьях копошатся рядом со зловонными лужами, там почти раздетые девушки смотрят на вас с вызовом и отчаянием. Целомудрие, эта женская добродетель и достоинство, неведомо этим про́клятым душам, которые даже в детстве не знали, что такое невинность, и утратили ее прежде, чем поняли, что ее можно лишиться. И теперь их уродливые маски, вызывающие ужас и омерзение, несут следы всех грехов и унижений.
Сценка из жизни
Порок всегда, а преступление часто идут рука об руку с нищетой. Сент-Джайлс уже давно стал кварталом темных личностей. Столетиями на него смотрели как на прибежище лондонских преступников.
