Не дав себе шанса как следует подумать о последствиях своих действий, я выбралась из кровати и тихонько прокралась вниз. Мне не хотелось идти на кухню и тревожить кошек, так что я взяла в прихожей ручку, которая лежала у телефона, решив, что она прекрасно сгодится вместо камня.
Я встала напротив зеркала: моё призрачное отражение глядело на меня. Лицо у меня побледнело. Мои густые светлые волосы были растрёпаны и в беспорядке рассыпались по плечам крупными завитками. Под глазами стали заметны тёмные тени. У папы тоже бывают такие, когда он устал, и у Лоис. Когда мы устаём, все мы принимаем какой-то отсутствующий, осунувшийся вид с глазами нараспашку. Мне, конечно, стоит поблагодарить папу за размер своих глаз. Как и у него, у нас с Лоис здоровенные круглые блюдца: у меня зелёные, у неё серо-голубые — это мамин цвет.
От волнения у меня слегка покалывало в животе, когда я подняла ручку примерно до середины зеркала и отпустила.
Клац.
Она упала на пол.
«Что я делаю не так?» — удивилась я. Я провела кончиками пальцев по нижнему краю зеркала. Я сама не знала, ищу ли я какую-нибудь кнопку или просто проверяю, получится ли у меня распознать какую-то перемену в воздухе. И вновь я ничего не почувствовала и ничего не услышала, кроме невнятного мяуканья Боба или Мэгги из-за кухонной двери — возможно, они почуяли моё присутствие.
«Ну давай, Розмари,— подбодрила я саму себя.— Просто продолжай попытки».
Я сместила ручку немного влево и вниз, так что она стала полностью параллельна нижнему краю зеркала. Отпуская её, я прошептала то слово:
—Арадия. Арадия. Арадия.
Ручка повисла в воздухе, раскачиваясь, как бумажный самолётик. Я ахнула. Отражение в зеркале менялось. Раздался отдалённый шипящий звук, немного похожий на шум поезда в туннеле лондонской подземки, и перед моими глазами появилось лицо красивой женщины с угольно-чёрными струящимися волосами. Они ниспадали по плечам, однако не помешали мне разглядеть, что на одном плече у неё сидела большая ворона, насколько можно было судить по очертаниям. Янтарно-жёлтые глаза женщины критически изучали меня, а полные красные губы слегка кривились. Я не знала, было ли это насмешкой или улыбкой. Я онемела от её красоты.
Когда она заговорила со мной, у неё обнаружился сильный итальянский акцент; клюв птицы открывался в унисон, как будто та тоже говорила.
—Это Арадия. Ваше имя и код пентаграммы.
—Я… я… я Розмари,— запинаясь, проговорила я.— И прошу прощения, но у меня нет никакой пентаграммы. У меня есть сертификат на коллекционного мишку, там мои адрес и имя.
Дама изумлённо посмотрела на меня. Её длинный изящный нос сморщился, и она нахмурилась.
—Нет, нет, нет, нет, нет,— сказала она, и её акцент напомнил мне официантку из пиццерии «У Луиджи» из игры про Марио.— Вы можете вступить в наши владения, только если умеете делать магию. Вы, леди, без магии. Вы дитя. У вас нет личной пентаграммы, так что я говорю вам «ариведерчи».— С этими словами её изображение устремилось прочь от меня, удаляясь, словно в туннель. Свистящий звук раздался снова, и вот уже я опять глядела на своё собственное усталое лицо.
Это произошло на самом деле? Я глянула на дисплей телефонной трубки на подставке — да, сейчас было 00:05: значит, прошло всего около пятнадцати минут с тех пор, как я выбралась из постели. Вряд ли мне всё это приснилось. Я тихо открыла дверь кухни, желая прикоснуться к чему-нибудь, чтобы успокоиться, и ощутила тёплый мех одной из наших кошек, вьющейся у моих ног. Я присела на корточки и взяла на руки этот мягкий комок.
Ну и как же мне проникнуть в то зазеркалье, не умея «творить магию»? Во мне не больше магии, чем в паре штанов. У меня не получались даже простые карточные фокусы! А ведь та дама в зеркале — Арадия, как она представилась,— наверняка ожидала чего-то более впечатляющего.
Я подумала, не обратиться ли мне за помощью к Фрэнсис, но что-то подсказало мне, что все они станут отрицать существование Арадии. Выдадут всё это за какой-нибудь забавный фокус. Мне стоило отложить это до утра и надеяться, что у Эди завтра найдётся хороший план.
В ту ночь я спала беспокойно. Мне снились прекрасные дамы по имени Арадия, с длинными струящимися волосами и со злыми глазами тигрового цвета, которые разглядывали меня в упор. Я вздрогнула и разом проснулась, мокрая от пота. Должно быть, я выглядела не очень, потому что мама, только взглянув на меня, тут же приложила ладонь к моему лбу.
—Рози, ты хорошо себя чувствуешь? Ты какая-то красная. Давай-ка померим тебе температуру…
—У меня всё в порядке, мам, честно. Просто снились кошмары, вот и всё.
Я и правда чувствовала себя нормально, просто немного не выспалась, и было такое чувство — ну, вы знаете: когда ты просыпаешься, а сновидение было таким живым и ярким, что ты вроде бы всё ещё в нём или будто оно и ВПРАВДУ было. Как-то так. Кроме того, мне нужно было повидаться с Эди, чтобы рассказать ему о произошедшем ночью.
Одевшись, я поскакала вниз по лестнице и, заходя на кухню, услышала мамин окрик:
—Смотри под ноги, Боб наделал дел прямо под дверью!
Я по очереди приподняла ноги, кривясь от ощущения липкой влаги и осознавая, что только что наступила на кошачью мочу. Похоже, денёк будет ещё тот.
—Спасибо, что предупредила, Лоис,— я сердито глянула на младшую сестру, которая уже сидела в кресле-качалке, вгрызаясь в тёплую японскую курицу, как мы между собой это обозвали (послушав моё произношение, Лоис решила, что надо говорить не «круассан», а «кура-сан», так что потом мы заменили это на более удобную и понятную «японскую курицу»).
—Вообще-то я не знала, что ты сейчас зайдёшь,— проворчала она с набитым ртом.
Мама шла прямо за мной. Она-то знала, так что у неё с собой была тряпка.
—Присядь, Розмари, и давай я сразу вытру тебе ноги, а потом, может, смогу убрать всю эту дрянь, если хватит времени.
Внезапно на пороге появилась долговязая папина фигура.
—Смотри, куда идёшь!— дружно грянули мы с мамой, и папа тут же наступил прямо в лужу Боба.
Могу заверить, папа не обрадовался. Он даже ничего не сказал, просто глубоко вздохнул, стянул носки, швырнул их в направлении стиральной машины и повернулся, чтобы снова пойти наверх.
Я не видела ни Фрэнсис, ни кого-то ещё из наших постояльцев, потому что в школу нас вёл папа — настоящий маленький подарок для нас, так как обычно в восемь часов он уже уходил, чтобы успеть на поезд. Мне была чётко видна тучка над его головой, всё ещё тёмно-серая; а его самого окружал тёмно-багровый и тускло-лиловый цвет, почти как синяк. Эти цвета дрожали и пульсировали — как в мультиках, когда кто-то ударяется головой. Если это совпадало с тем, как он себя чувствовал, мне было его жалко.
Мама, всё ещё в халате, попыталась притянуть его к себе, чтобы поцеловать на прощание. Он не то чтобы отпихнул её, но повернул лицо в сторону так, что её губы прикоснулись к его скуле, а не к губам.
