–О…– выдавил Арун, бледнея и багровея от ярости и стыда.– Это… это, знаете ли, мой брат Варун. Он слегка перебрал… Прошу меня извинить. Я на минутку.– С трудом удержавшись от подзатыльника, он повел младшего брата прочь из гостиной – к двери в его комнату.– Ни слова!– прошипел он, свирепо глядя в озадаченные глаза Варуна.– Ни слова, или я задушу тебя вот этими самыми руками.
Он запер его дверь снаружи.
А потом вернулся в гостиную – благожелательный и веселый, как прежде.
–Я прошу прощения, мой брат бывает несколько… неуправляем. Вы меня понимаете, конечно. Паршивая овца и все такое, причем парень-то не буйный, славный…
–Похоже, он изрядно наклюкался!– вдруг оживилась Патрисия Кокс.
–Да, Варун ниспослан нам в качестве испытания,– продолжал Арун.– Мой отец рано скончался… В семье не без урода, что поделать. Он у нас со странностями, носит эти нелепые курты…
–И пьет что-то очень крепкое, перегар так и стоит в комнате,– заметила Патрисия.– Какой-то странный напиток. Местный виски? Я бы попробовала. Вы не знаете, что это?
–Боюсь, он пил так называемый шамшу.
–Шамшу?– переспросила миссис Кокс с живейшим интересом, три или четыре раза покрутив на языке новое слово.– Шамшу. Ты про такое слышал, Бэзил?– Она больше не напоминала серую мышь, наоборот, вся светилась.
–Вроде бы нет,– откликнулся ее муж.
–Кажется, шамшу делают из риса,– добавил Арун.– Какое-то китайское зелье.
–У братьев Шоу оно продается?– спросила Патрисия.
–Вряд ли. Его лучше искать в Китайском квартале,– ответил Арун.
Именно в Китайском квартале Варун с приятелями и покупали шамшу – из-под полы, по восемь анн за стакан.
–Должно быть, забористый напиток. Копченая гильза и шамшу – целых два открытия за вечер! Это такая редкость,– призналась Патрисия.– Обычно в гостях меня тоска ест.
«Тоска ест?»– мысленно подивился Арун.
Тут из комнаты Варуна донеслось пение.
–Какой интересный юноша,– продолжала Патрисия Кокс.– Говорите, это ваш брат? Что он поет? Почему он не ужинал с нами? Как-нибудь приходите к нам в гости всей семьей, да, дорогой?– Бэзил Кокс явно не обрадовался ее идее, но Патрисия решила принять его молчание за согласие.– Я так не веселилась с тех пор, как окончила Театральную академию. И непременно захватите бутылочку шамшу!
Боже упаси, подумал Бэзил Кокс.
Боже упаси, подумал Арун.
7.7
В доме достопочтенного господина Чаттерджи в Баллигандже с минуты на минуту ждали прибытия гостей. Семья давала три-четыре больших званых ужина в год, и это был один из них. Публика на мероприятии всегда оказывалась разношерстная по двум причинам: во-первых, из-за нрава самого достопочтенного господина Чаттерджи, который дружил и водил знакомство с представителями самых разных слоев общества (человек он был рассеянный и неразборчивый); во-вторых, каждый член семьи Чаттерджи созывал на эти приемы всех своих друзей. Госпожа Чаттерджи приглашала подруг, так же поступали и дети; один Тапан, приехавший домой на каникулы, был еще слишком мал, чтобы приглашать друзей на взрослый праздник со спиртными напитками.
Господин Чаттерджи не отличался большой любовью к порядку, однако дети в его семье рождались строго по очереди – сперва мальчик, затем девочка, потом опять мальчик и так далее: Амит, Минакши (вышедшая замуж за Аруна Меру), Дипанкар, Каколи, Тапан. Никто из детей не работал, но у каждого было какое-нибудь пристрастие или увлечение. Амит писал стихи, Минакши играла в канасту, Дипанкар искал Смысл Бытия, Каколи болтала по телефону, а Тапан-младший, лет двенадцати или тринадцати,– учился в престижной школе-пансионе «Джил».
Поэт Амит изучал юриспруденцию в Оксфорде, получил диплом, однако, к большому разочарованию господина Чаттерджи, так и не завершил начатого – не стал членом «Линкольнс-инн», адвокатской палаты своего отца. Он ходил на их торжественные ужины и даже защитил пару работ, но вскоре потерял всякий интерес к праву. Вместо этого он стал лауреатом нескольких университетских литературных премий, напечатал пару рассказов в литературных журналах и сборник стихов, за который был удостоен какой-то премии в Англии (а значит, всенародного признания и обожания – в Калькутте), и теперь почивал на лаврах в отцовском доме, не делая ничего, что могло бы называться работой.
Сейчас Амит беседовал с двумя своими сестрами и Латой.
–Сколько ожидается гостей?– спросил Амит.
–Не знаю,– ответила Каколи.– Человек пятьдесят?
Амит насмешливо приподнял брови.
–Пятьдесят – это лишь половина твоих друзей, Куку. Скажи лучше, сто пятьдесят!
–Терпеть не могу эти огромные сборища,– восторженно заявила Минакши.
–Я тоже!– согласилась Каколи, любуясь своим отражением в высоком зеркале.
–Полагаю, все приглашенные – друзья матушки, Тапана и мои,– сказал Амит, назвав трех наименее общительных членов семьи.
–О-о-очень смешно-о-о,– сказала или, скорее, пропела Каколи, чье имя недвусмысленно указывало на певческий талант
[267].
–Пора тебе прятаться в своей комнате, Амит,– сказала Минакши.– Заляг на диван с Джейн Остин, а мы тебя позовем, когда начнется ужин. Нет, лучше пришлем еду наверх – так тебе не придется отбиваться от поклонниц.
–Он у нас чудак,– сообщила Каколи Лате.– Джейн Остин – единственная женщина в его жизни.
–Зато половина калькуттского бхадралока
[268] мечтает выдать за него дочерей,– добавила Минакши.– Они считают, что у него есть мозги.
Каколи принялась сочинять на ходу:
Амит Чаттерджи – нет слов —
как улов весьма неплох.
Минакши добавила:
Почему ж он не женат?
Сам не ловит, говорят…
Каколи, хихикнув, продолжала:
Он пиит! А тот – любой —
занят лишь самим собой.
–Как ты им это позволяешь?– удивленно спросила Лата Амита.
–Сочинять глупые стишата?– уточнил Амит.
–Дразнить тебя!
–Я на такие пустяки не обижаюсь. Мне все их насмешки – как гусиная вода.
Лата молча подивилась его словам, а Каколи сказала:
–Это он включил Бисваса.
–Бисваса?– не поняла Лата.
–Ну да. Бисвас-бабу́ – старый помощник нашего отца. Заходит к нам пару раз в неделю и дает всем советы, как надо жить. Например, Минакши он советовал не выходить за твоего брата,– сказала Каколи.
