—Есть один художник,— говорю я.— Мадам Доминик позволяет ему смотреть наши занятия.
Маман смотрит на меня опухшими глазами.
—Он сказал, что у меня интересное лицо.
—Это метка моей милой малышки.— Она перекатывается на спину.
—Он хочет меня написать,— говорю я, чтобы отвлечь ее от рассуждений о моей давно мертвой сестре.— Мать Жозефины велит ей держаться от него подальше.
Неуклюжим движением запястья она отметает все предостережения.
—Скажи, что не будешь раздеваться, пока он не протопит комнату как следует.
Если бы она выплюнула стофранковую золотую монету, я бы удивилась меньше.
—Раздеваться?
Она икает и кивает.
—Как следует.
Я представляю, как дрожу, как горящие глаза месье Дега обшаривают мою голую, покрытую мурашками кожу. Я наклоняюсь к маман в надежде, что она увидит меня, испуганную девочку, кусающую губы.
Но она только ухмыляется, страшно довольная своим полезным советом.
—Сколько он платит?
Я смотрю на нее ледяным взглядом. Она приподнимает бровь, ожидая ответа. Она невозмутима, как молоток.
—Шесть франков за четыре часа.
Она хлопает меня по ноге, как будто я псина, выполнившая удачный трюк.
—Тогда будешь натурщицей,— говорит она.
Резкий ветер гремит старыми ставнями, врывается в комнату. Я оставляю маман кутаться в одеяло и возвращаюсь к столу ждать Антуанетту. Я знаю, что ее задержало. Парень, которого она привела позавчера. Мне он не понравился — смуглый, глаза бегают. Как Антуанетта могла увлечься таким вульгарным типом? Что за жажда держит ее рядом с ним и не дает вернуться домой и поужинать со мной и Шарлоттой?
Сначала он держал руки в карманах и делал вид, будто встретить нас с Шарлоттой — самое обычное дело. Антуанетта назвала нас, и он дал нам по куску ячменного сахара, точно такого же, как она приносила нам последние пару недель. Я поняла, что она утаивала его из тех кусков, что он давал ей. Так я и поняла, что это ее дружок. К тому же он ткнул ее в ребра, а она засмеялась, шлепнула его по руке и вообще вела себя так, как будто ей никогда в жизни не было веселее. Я видела, как его пальцы залезли под ворот ее блузки и как Антуанетта не возражала, когда он притянул ее к себе и похлопал пониже спины. Она только запрокинула голову и снова засмеялась. А потом вытянула губы и чмокнула воздух. Тогда он поцеловал ее в губы. Нас как будто рядом не было. Я поняла, что мы для него — досадная помеха, сестрички, к которым Антуанетта уходит домой по вечерам. На маман он тоже не обращал внимания, что показалось мне не совсем правильным, хотя она и головы не подняла от белья, которое разбирала.
Я оживляюсь, когда слышу шаги на лестнице. Антуанетта торопится, потому что она опоздала. В топоте ее ног я угадываю мысли о сестрах, за которыми надо присматривать, о матери, которая ей мешает, о дружке, который обещает ей веселье, если только она не убежит опять на рю де Дуэ. Я встречаю ее у дверей. Она видит, что я кусаю губы, и спрашивает:
—Что такое, Мари? Ты плохо выглядишь.
—Ничего,— жаль, что я ушла от стола.— Просто хотела посмотреть, кто за тобой гонится.
Она закрывает дверь и упирает руки в боки. В желудке у меня урчит, и я отхожу на шаг, не желая, чтобы она это слышала. Но уже слишком поздно. Она уже трет пальцами лоб, как делает, если у нее болит голова.
—У меня ничего нет, кроме куска ячменного сахара,— она протягивает мне медово-желтый обломок, явно добытый из кармана Эмиля Абади, и я думаю, что за шесть франков месье Дега можно купить свинины на неделю.
Я беру обломок, откусываю половину и протягиваю ей остальное.
—Оставь Шарлотте,— говорит она.— Я видела ее внизу. Она там бегает с обручем, палкой и с двумя собаками. Мясник и зеленщик шлепали себя по ляжкам и орали: «Шарлотта, да ты быстрей лисы!» и «Еще немного, и собаки свалятся замертво!»
Изображая мясника, она надувается. Щеки у нее теперь круглые, а живот такой большой, что его приходится придерживать снизу. Зеленщик у нее выходит дерганый, со страхом глядящий во все стороны, как будто в комнате полно дурных примет. Она подражает очень точно, и я забываю о месье Дега, пока она не говорит:
—Ну а теперь рассказывай, почему ты скакала в дверях, как курица.
—Месье Дега хочет меня написать завтра.
Она ждет, чуть наклонив голову, как будто я должна рассказать ей остальное.
—Может быть, раздетой,— я говорю это легко, как будто не боюсь горящего взгляда месье Дега на своей голой коже. Антуанетту эту заботит сильнее, чем маман.
—Вы о цене сговорились?
—Шесть франков за четыре часа.
—Хорошие деньги.
—Маман велела мне стать натурщицей.
Она не стала закатывать глаза и говорить, что маман вечно несет какую-то ерунду. Это мешает мне успокоиться. Я тихонько вздыхаю.
Антуанетта фыркает, как рассерженная лошадь, и смотрит на меня.
—На самом деле тело для любого художника ничего не значит, они уже видели не одну сотню голых девушек.
Она снова трет лоб, а потом вдруг говорит:
—Завтра я схожу с тобой. Один раз.
—Но он ждет меня совсем рано, в час.
—После Оперы сходишь в Амбигю и скажешь месье Бюснаху, что я подхватила лихорадку, какая сейчас ходит по рю де Дуэ. Скажи ему, что никто не отлеживается дольше дня. Наверное, он не отнимет у меня роль.
—Не знаю.— Я представляю господина во фраке, который поворачивается ко мне и смотрит на меня свысока, пока я кое-как бубню повторенную сотню раз фразу. Я чувствую что-то, что другие бы назвали бабочками в животе, но на самом деле это больше похоже на рой гудящих пчел.
—Довольно неплохо,— говорит она.— У меня три франка отложено, ты получишь шесть. И потом, он может тебя и еще раз позвать.
—А если он захочет чего-то большего?— выпаливаю я, зная, что у меня есть две секунды, пока Антуанетта не отвернется, до смерти устав утешать тринадцатилетнюю девчонку.
—Тогда я ему руку сломаю.
Она открывает ящики буфета, ищет там не очень грязную тряпку, не очень щербатую чашку, что угодно, что можно было бы отнести в ломбард и заложить по цене буханки хлеба.
На следующий день мы шли по рю де Дуэ и свернули на рю Фонтэн. Я остановилась на лестнице завязать шнурки на ботинках, а Антуанетта дернула меня за руку так, что я чуть не упала.
—Хватит копаться,— сказала она.
Шарлотта идет с нами и выгладит несчастной.
У дверей дома месье Дега Антуанетта поворачивается ко мне и говорит:
—Не куксись, Мари. Сама Эжени Фиокр не гнушалась позировать месье Дега.
