После этого я пошла в театр Амбигю. Говорили, что какие-то господа ставят там пьесу о простых людях и хотят видеть на всех ролях, кроме главных, актеров из рабочего класса. Утверждалось, что это придаст представлению правдоподобия, но на самом деле они так расхваливали своих актеров из народа и говорили, будто ничего подобного публика еще не видала, что я ни секунды не сомневалась в том, что это просто трюк для привлечения внимания, а простые люди никого не интересуют. Так или иначе, один из моих передних зубов почернел, а юбки так протерлись, что я надевала две зараз, и я решила, что достаточно проста для этой работы.
Амбигю находится в получасе ходьбы от Оперы, к востоку. Сначала надо идти по рю Пуассонье, а потом по бульвару Сен-Мартин, но я решила сделать крюк в пару кварталов. Дойдя до кабачка, где мы пили кассис и красное вино с Эмилем, я открыла дверь и посмотрела в полумрак, ожидая, пока глаза привыкнут. Но, как обычно, ни на одной из скамеек я его не увидела.
Я вернулась на рю Пуассонье, внезапно остро ощутив резкий ветер и навалившуюся тяжесть прошедшего дня. В который раз я стала вспоминать тот давно минувший вечер. Как он сказал, что мои глаза похожи на шоколадные озера и что мы чудесно проводим время. Как он желал меня и как я его оттолкнула.
Когда я подошла к театру, то увидела здание в четыре этажа, с арочными окнами, двойными колоннами и скульптурами. Совсем не такое грандиозное, как Опера. Я бродила вокруг, не решаясь зайти внутрь, чтобы найти того, кто за все отвечает, и доказать, что подобной мне публика еще не видела. Тут рядом остановилась повозка. У пассажиров ее были ввалившиеся щеки, сальные волосы, черные дыры в улыбках. Наверняка это и есть актеры из народа, отобранные в предместье и привезенные в Амбигю. Я уже хотела поспешить, пока очередь не стала слишком длинной, но тут заметила волосы щеткой, низко спускающиеся на лоб, и черные глаза под тяжелыми бровями. Я чуть не окликнула его по имени, но Эмиль Абади уже перегнулся через борт повозки и посмотрел на меня.
—Антуанетта ван Гётем,— сказал он.— Я искал тебя по всему Парижу.
От неожиданности я срываюсь на обычную дерзость:
—Разумеется, заглянуть в Оперу ты не догадался.
—Не мог.
—Почему?
—Из-за тебя.
Я скрестила руки на груди.
—Я приходил три раза,— объяснил он.— Эта коза, которая охраняет служебный вход, не сказала, где ты живешь.
—Мадам Ганьон,— ровным голосом сказала я.
—Заплатил ей десять франков, и она сказала, что ты живешь на рю Сен-Северин, я два дня околачивался там, пока не понял, что она соврала. Когда я снова пришел, старая перечница подняла крик, с поста тут же прибежал сержант, и она стала ему жаловаться, что я пытался ее душить. Сержант пригрозил, что, если я снова покажусь рядом, меня ждут наручники и Ла-Рокетт.
—Я что, не стою пары дней в Ла-Рокетт?
Он прикурил и протянул самокрутку мне.
—Все еще не курю.— Я с трудом смогла скрыть разочарование. Видно, он-то не вспоминал каждую проведенную вместе секунду.— А ты что здесь делаешь, Эмиль Абади? Неужто в пьесе будет участвовать целая телега всякого сброда?
—Они говорят, что им нужно правдоподобие.— Он подбородком указал на трех господ в цилиндрах, которые склонились над какой-то книгой у самого входа в театр Амбигю.— Лучше уж работягу буду играть я, чем какой-нибудь актер с наманикюренными ногтями.
—Я тоже хотела получить роль.
Тогда он взял меня за руку, подвел к тем трем господам и пояснил:
—Тебе нужен вот этот, в перчатках. Только про Оперу не говори, им нужны любители.
Ни один из важных господ не поднял глаз от книги, так что Эмилю пришлось кашлянуть.
—Месье Мартин,— он склонил голову,— это Антуанетта ван Гётем. Она хочет получить роль в пьесе.
Пока другие двое оглядывали меня с головы до ног, месье Мартин сказал:
—Мадемуазель ван Гётем, позвольте мне представить вам месье Золя и месье Бюснаха.
Тот, кого назвали Золя, совсем не казался высокомерным. Лицо у него было широкое и мясистое. Его вполне можно было представить сидящим в той же повозке. Он кивнул мне, глаза у него оказались добрые.
Бюснах сказал без малейшей паузы:
—Она идеальна. Лицо прачки.— Очевидно, он имел в виду, что я могла бы работать полураздетой в душной жаре, ходить в холостяцкие кварталы за грязным бельем и отстирывать до чистоты загаженные подштанники. Я выпятила челюсть, и старый Бюснах отвел глаза.
Я видела резкий взгляд, который ему адресовал месье Золя. В ответ Бюснах закатил глаза. Тогда месье Мартин перешел к вопросам оплаты и расписания, которое никак не сочеталось с моим уговором с месье Леруа — а ведь мы договорились всего час назад. Месье Бюснах заметил, что я заволновалась, и спросил:
—Скажите честно, мадемуазель ван Гётем, мы зря тратим время?
Я молчала, приоткрыв рот, не зная, что ответить. Эмиль наклонился ко мне и сказал на ухо:
—Повеселее, детка.
—Все хорошо,— объявила я трем господам.— Могу вам обещать, что всегда буду приходить вовремя.
Так я стала прачкой в пьесе «Западня». Мари говорит, что это постановка по книге, которую написал месье Золя. Она разволновалась, узнав, что я встречалась с автором, и была удивлена, когда я сказала, что не слыхала про эту книгу.
—Антуанетта,— заявила она, уперев руки в бедра и надувшись.— Без «Западни» газетам было бы не о чем писать.
Я метнула на нее злобный взгляд. Нечего задаваться. Все те годы, что она сидела у сестры Евангелины, я зарабатывала себе на жизнь.
—Это роман про прачку по имени Жервеза с улицы Гут-д’Ор,— сказала она.
Я знаю это место, минут пятнадцать ходу от нас. Дома там не лучше, чем наш собственный, а то и хуже. Я посмотрела на Мари, думая сказать, что играю в пьесе о нашей же жизни, но ей и так было нелегко. Она прижала ладонь к животу, заглушая урчание в нем.
Я иду в Амбигю, а снег падает и тает на тротуарах. Высунув язык, я откидываю голову назад, ловлю несколько снежинок и смеюсь. В Амбигю меня ждет дружок. Репетиции продолжались уже почти месяц, но в наших отношениях с Эмилем оставалась какая-то неопределенность, а примерно неделю назад все встало на свои места. Мы стояли перед театром с группой народных актеров, болтали и смеялись. Эмиль стоял рядом со мной и вдруг обнял меня за шею, а ладонь его оказалась у меня на плече. Тогда я немножко наклонилась к нему, а он встал так, что оказаться ближе было уже невозможно.
Я посмотрела на него, и он мне подмигнул. Все наверняка подумали, что Эмиль Абади влюблен в Антуанетту. Положив руку мне на плечо, он рассказал об этом всему миру.
До этого мы порой тискались и целовались, он даже засовывал руку мне под блузку, но не больше. До того дня, как он обнял меня при всех, кому было до этого дело. Часом раньше мы сидели в стороне от всех, на засаленных креслах в Амбигю. Он взял мою ладонь и положил себе на брюки, прямо на твердую выпуклость под ширинкой. Любая девушка знает, что тут нужно делать, и я так и сделала, но только через брюки и только один раз, а потом я убрала руку.
