–Ну да, вон какие у неё были глазища: «Ты спас меня, костлявый орчара!»
Им весело, межняку и орку, и они обнимаются в охапку.
И нет в этом ничего плохого.
Наоборот, приятно.
Только в некий миг Пенни-Резак будто чует нутряным глубоким чутьём, что мир сейчас сдвинется на какую-то малую пядь – или разлетится в мелкие брызги.
Ёна легонько трётся кончиком носа об осьмушкин нос, и, оказывается, это очень приятно. Только Пенни успевает сообразить, что такое касание в обычае у Булатов. И у Хильды с Марром. И у старшаков. И у…
Опомниться не успела – придурок Ёна её целует.
Осторожно, в угол рта, но ясно, что это по-настоящему.
Рвётся с воем тревожная струна, оглушает невыносимое.
Межняк отталкивает Ёну, куда злее, чем недавно Крыла толкнула.
–Да пошёл ты!!!
Отступает, споткнувшись об торбу – орехи с глухим стуком сыплются на сухой мох у кленового корня, разворачивается и бросается прочь.
Через несколько шагов оборачивается – Ёна застыл, глядит на неё неподвижно. Не отводя взгляда, будто не понимает толком, что делает, медленно опускается на корточки и шарит по мху – собирает ощупью разбежавшиеся из торбы орехи.
И тогда Пенни махом бежит прочь.
* * *
Гнев на Ёну выгорает быстро, утихает вместе с бегом, тем более что тут особо шибко-то не побегаешь, чтобы обо всякую лесную ерунду не запнуться и ноги-то не перекалечить.
Так нельзя, нельзя, нельзя, ведь это же всё испортит.
А сама-то.
Сама-то испортила.
Обидела…
Вот и как теперь дальше жить. Как в глаза смотреть, лаячьи, небесные, голубые. Хоть обратно занавеску вешай, городи себе закуток.
Да и то хрен получится: Мирка с Тумаком вчера эту занавеску чёртову на свой край дома прилаживали.
* * *
Внешний мир понемногу проступает сквозь павшую тёмную пелену.
Резак шагает уже куда медленнее, иногда безотчётно лижет сбитые кровоточащие костяшки.
Тяжко, ха, а ты как хотела.
Не слишком ясно, далеко ли она отмахала от стойбища, впрочем, вернуться назад по собственному следу межняку будет не слишком трудно. Но пока она всё ещё идёт неведомо куда, а вокруг уже не лиственные древесные семьи, а тяжёлый ельник, расступающийся впереди.
Внимательный нюх давно хочет ей что-то сообщить, да прежде не достучаться было. А теперь Пенни понимает, что уже некоторое время тихий ветер доносит до неё остаток острого и незнакомого звериного запаха. Трудно его разобрать, но это не олень-рогатка, и не маленькая лесная коза, и не осторожная лисица. И уж подавно не похоже на зайчика. Пенни-Резак останавливается и принюхивается, закрыв глаза.
Запах кажется ей большим, но навряд ли хищным. Она не уверена, что так уж хорошо научилась от костлявых определять подобные вещи, но, может быть, это лось. Ещё ей мерещится некая знакомая примесь – скорее не примесь, а отдельный запах, впрочем, он совсем слабый.
Межняку пока ещё очень далеко до того, чтобы успокоиться, но хоть немного отвлечься – это хорошо. Тихо ступая по рыжей прошлогодней хвое, почти крадучись, Пенни выходит на зелёную поляну. На другом конце лесного просвета вроде что-то чернеется. Незнакомый дух здесь становится крепче.
Крепче и ощутимо грозней.
Откуда-то слева, близко, раздаётся короткий тихий посвист, вроде птичьего. Пенни сперва не обращает на него внимания – всматривается бездумно на тот край поляны, ощущая вдоль хребта холодную дрожь.
Посвист повторяется, чуть более настойчивый и громкий, и межняк переводит взгляд.
Не дальше чем в пятнадцати шагах от неё стоит Штырь-старшак, почти незаметный в пятнистой тени от еловых лап. Будь он одет в дурацкую свою мятно-розовую растянутую майку, она, конечно, сразу бы его приметила, но сегодня майка самая обычная, линяло-серая. И если бы не звериный непонятный запах, она бы ясно Штыря учуяла. Но…
Старшак подносит к губам раскрытую ладонь, потом плавно отводит ладонь в сторону: «Тихо, тихо, молчком. Уходи». Знак даже Пенелопе внятен. Именно это она и собирается сделать… вот прямо сейчас…
Но дальше всё катится слишком быстро.
Из-под старой ели на том краю поляны доносится жуткий басистый всхрап.
Чёрный зверь подымается на ноги, и это точно не лось.
Жёлтые выгнутые клыки длиной почти с лезвие старшакова хорунша, страшное рыло-лыч, щетинистый высокий загривок -
Кабан встряхивается, належавшись на палой хвое.
Кабан кричит.
Не успевает Пенни сделать и один попятный шаг – кабан бросается к ней.
Бесконечная доля мгновения.
Метнулся мимо длинный хвост тинных косиц.
Прыжок старшака Пенелопе суждено запомнить на всю оставшуюся жизнь, сколько бы она ни продлилась.
* * *
Какой же огромный, нет, даже Штырю не по силам его остановить.
Удар кабана страшен. Старшак летит, пропахав лесную немягкую землю плечом, почти наверняка мёртвый или искалеченный, и Пенни только успевает подхватить из обклада свой резачок, единственное оружие, совершенно бесполезное против такого адского зверя, и отскочить в сторону.
Кабан несётся мимо, будто перестал её видеть. Сейчас развернётся, и…
Кабан не бежит. Несколько спотыкающихся шагов. Остановился.
Рушится наземь – и Пенни через подошвы рыжих ботинок ощущает, как от этого падения сотряслась земля поляны.
Из глазницы на седой морде струится тёмная кровь.
Никто на свете – никто на свете не мог бы убить кабана одним ножевым ударом.
Но её старшак справился.
Тис Штырь-Коваль, непонятный, бесячий Штырь, лежит, прижавшись к земле боком, и хорунш-улыбка всё ещё у него в руке.
–Резак. Живёшь?
Пенни, совсем пьяная от ужаса и счастья, издаёт какой-то придушенный утвердительный звук.
Старшак пытается приподняться, охает. Снова лежит.
–Я щас… За нашими сбегаю.
–Стой.
Ноги дрожат, а готова хоть семь вёрст пробежать единым духом, но сейчас старшачье слово – единственный непререкаемый закон.
–Помоги маленько, может, на своих ногах дойду.
Штырь лежит бледный, за исключением алого мяса ссадин, и дышать старается неглубоко. Пенелопа не знает, как она может помочь, но Тис знает. Есть горячая надежда, что этого будет достаточно.
–А чего делать-то?– всхлипывает Пенни. Испуг от случившегося и счастье – живой!– так её переполнили, что, кажется, вытекают наружу из глаз.
–Так… Наперво сыщи хрыковый кусток. Тут рядом я знаю один. Вернись откуда шла, немножко, и вынюхивай. Он у тебя по правую руку будет. Принеси два листа с макушки. Силы в нём сейчас не так чтобы очень, но ты принеси.
