—Да тут и вспоминать нечего. Точно не было прежде ничего такого.
—А о происхождении твоем в ордене всегда знали?
—Знали. Правда, лишь избранные.
—О каком таком происхождении?— живо заинтересовался Двоехоров.
—Вот тут не взыщи, Христофор,— сказал Никита,— вынужден умолчать. Тут такая, понимаешь ли, тайна, что и проговорить боязно.
—Ну ежели тайна…— не стал настаивать Двоехоров.— Коли я лишний, так, может, мне все-таки?..— Он было снова привстал.
Пришлось князю снова его усаживать.
—Да не обижайся ты! Просто с вопросами не встревай, а то с мыслей сбиваешь. Вон лучше ликеру отведай.
—Ладно, молчать буду,— согласился подпоручик и, чтобы вправду не встревать, он, смакуя ликер, ушел целиком в собственные мысли, с которых его уж никто, пожалуй, не смог бы сбить, ибо, судя по благостному выражению лица, думать он принялся наверняка о своей Елизавете Кирилловне с родинкой на щечке.
—Ну так вот,— снова обращаясь к фон Штраубе, сказал Бурмасов,— никто в ордене не покушался на тебя, и вдруг все переменилось: за две недели — с этой стороны, как мы высчитали, три на тебя покушения. Подумай, зачем в ордене кому-то внезапно понадобилась твоя смерть?
—Думал, к тому же не раз,— ответил фон Штраубе.— Уж ордену-то она никак не нужна. Напротив, я, если можно так сказать, главная их реликвия. Именно присутствие в их рядах того, в чьих жилах течет кровь Грааля, безмерно возвышает госпитальеров
[57] над другими орденами.
Бурмасов опять надолго призадумался.
—Хорошо, пускай так,— произнес он наконец.— Пойдем с другого конца. Быть может, ты несешь в себе еще какую-то тайну, кроме тайны своего происхождения, и тут, в Петербурге, она стала для твоего ордена нежелательна?
—Скорее не тайну, а предназначение,— сказал барон.
—И каково же оно?
—В конце века деспозин должен поведать о событиях, которые наступят через век и даже далее, чем через век. Насколько далее, это уж от наития зависит…
—Постой, постой,— перебил его князь.— Так нынче-то у нас семьсот девяносто девятый год! Как раз век подходит к своему окончанию! И ты что ж, уже можешь что-то сказать так далеко наперед?
—Пока не могу,— признался фон Штраубе.— Видно, срок еще не настал.
—Хорошо,— сказал Бурмасов,— ну а когда настанет срок, кому ты должен это передать?
—Магистру ордена. Так делали все мои предки, жившие на рубежах веков. Кстати, мой прадед сто лет назад предсказал изгнание ордена с Мальты, что хранилось в великом секрете, пока не нашло свое подтверждение.
—Погоди-ка,— опять остановил его князь,— покуда не до Мальты твоей. Ты сказал, что магистру своему должен передать, а это, стало быть…
—Теперь, стало быть, императору Павлу, являющемуся нашим магистром.
—Вот!— воскликнул Бурмасов и поднял палец, указуя им куда-то ввысь.— А до того как Павел наш стал магистром, никто на твою жизнь не покушался! Вот, кажется, мы и нашли ту самую точку!
—Да ты о чем?
—А я о том, что кому-то больно не угодно, чтобы твое откровение дошло до Павла!
—Но почему же?— удивился фон Штраубе.— Ведь речь идет о временах столь отдаленных, что из ныне живущих уже не останется никого. Магистр должен после разговора со мной оставить послание для будущих веков и запечатать его ровно на сто лет.
—Да…— снова задумался Бурмасов.— Нынче мало кто думает на сотню лет вперед. В этом смысле твои откровения вроде бы никого особо волновать не должны… Хотя постой-ка! Откровения тех предков твоих имели касательство к судьбе мира всего или только к судьбе вашего островка?
—Большей частью, конечно, к судьбе того места, где эти откровения происходили. В тех случаях первоочередно к Мальте, стало быть.
—Ну а ежели ты сейчас в России и станешь делиться своими откровениями с российским императором, то в этом случае…
—В этом случае,— сказал фон Штраубе,— я так думаю, откровения будут иметь касательство по большей части именно к России.
И снова, подъяв перст, Бурмасов воскликнул:
—Вот!.. Ибо что такое Мальта твоя? Ты уж не серчай, но Мальта твоя — тьфу, островок! На географической карте булавкой в него ткни — и всё, нету твоей Мальты!.. А Россия… Это, брат, Россия! Тут из пушки по карте пали — все равно что-нибудь да останется!
—Да, Россия — преогромная страна,— признал фон Штраубе,— но к чему это ты?
—Да к тому!.. Как ты не понимаешь? Судьба Мальты твоей, да еще через сто лет, мало для кого составляет заботу; на судьбе мира всего даже погибель ее, почитай, никак не скажется. А вот судьба России!..— Внезапно спросил: — Скажи мне, Карлуша, рок можно преодолеть?
Фон Штраубе не однажды думал об этом, оттого ответил сразу же:
—Я так полагаю, что никакого рока нет. Как, по-твоему: если человек пилит сук, на коем сидит, а потом вдруг падает, это как считать, злой рок?
—Какой тут рок? Дурость — вот как сие называется. Если б кто очутился рядом чуть поумнее да вовремя предостерег его, дурня…
—Ну а если б он не послушал?
—Тогда вдвойне дурак!
—Именно!— подтвердил фон Штраубе.— Так же точно и люди, и даже, бывает, целые сообщества и народы: не прислушиваются к тихому голосу предостережения, падают ниже некуда, а вину всему видят в некоем изначально предначертанном для них роке.
—А как тогда быть с царем Эдипом?— выказал Бурмасов неожиданную для барона образованность.— Его-то, сколь помню, вещий оракул как раз предостерег.
—О,— ответил фон Штраубе,— голос судьбы надо не только уметь слышать, но и понимать. Представь, что человека, пилящего перед собой сук, предостерегли бы на неведомом для него языке.
—Ну а в случае с тем же Эдипом? Я так понимаю — его предостерегли вполне по-эллински.
—Но что он понял из тех слов? К примеру, ему был предречен грех отцеубийства; так не убивай же вообще никого, тогда избегнешь и этого тягчайшего греха! Было предречено, что женится на собственной матери; так прими схиму, минует тебя и сей грех!
Никита из его умозаключений вдруг вывел нечто совершенно свое:
—Выходит,— проговорил он,— императора нынешнего, Павла Петровича, все равно убьют, предостерегай ты его или не предостерегай.
При этих словах Двоехоров отвлекся от своих благостных мыслей и взглянул на него несколько испуганно.
—Ты чего, Харитоша?— спросил Бурмасов, поймав на себе этот взгляд.— Тебе ли не один черт (прости Господи!), кто восседает на троне?
—Теперь уж не один, сказал подпоручик.— Государь Павел Петрович за меня сватает Елизавету Кирилловну. Я уж и колечки венчальные присмотрел; матушка из деревни денег вышлет — куплю. А ты тут такое говоришь. Я уж думаю: успеть бы венчанию… Ну а коли успеется, так, понятно, один… этот самый, как ты сказал.
