—Ты прости, Карлуша, что сразу — за шампанское,— сказал он.— Неделю без малого не пил, во рту совсем сухо… Кстати, как думаешь, это ничего, что я — при непогребенных покойниках?— Никита кивнул на Жлухтова с дырой в голове и на скрючившегося у стены графа.
За барона ответил сержант:
—Чего ж не отметить викторию при поверженном неприятеле?
—Молодец, Коростылев,— одобрил Бурмасов его слова.— Всегда найдешься с ответом!— И обратился к фон Штраубе: — Да, Карлуша, все еще не представил тебе. Сержант нашего лейб-гвардии Измайловского полка дворянин Исидор Коростылев. Вот кто наш с тобой главный спаситель! За тебя, друже Коростылев!
—Да чего там…— несколько смутился сержант.— Кто бы по-иному поступил, окажись на моем месте?
—А ты, Коростылев, Карлуше-то все-таки расскажи, как было дело. Презанятная история!
—Да как-то оно…— сержант с сомнением взглянул на попираемого бурмасовскими сапогами Мюллера.
—Ничего,— подбодрил его Никита,— пускай слушает, боров. Так оно даже веселей!— и надавил тому сильнее каблуком на ребро, отчего лекарь, которому так и не удосужились вынуть кляп изо рта, снова замычал.
—Ну, было дело…— проговорил сержант.— Хаживал я к супруге ихней, к Марфе Лукинишне. Уже три месяца кряду, коли вырвется свободных часа два-три, хаживал. А чего? Молодая, до ласки жадная; это боров-то ее, видать, не больно-то тешил… Вот и тогда, когда с лестницей этой случилось… Она сказала, что супруг ее в отбытии по лекарским делам, до завтрашнего дня воротиться не должен бы… Сидим, стало быть, с ней, выпиваем, портвейн уж больно у нее хорош… Вдруг слышу — грохот, будто из пушки кто бабахнул! Выскакиваю — а лестницы-то и нету, вместо нее дыра! И стонет кто-то из той дыры. Хотел уж было за подмогой бежать, да смотрю — вдруг в дыре фонарь кто-то зажег. А в свете фонаря он, боров. Вместе вот с этим, с лысым, с покойником,— сержант кивнул на труп Жлухтова.— Тогда еще был живой… Смотрю дальше: они вас двоих через подвальное окно вытягивают на улицу, укладывают, как полешки, в экипаж. Бурмасова я сразу узнал — на весь полк человек известный. Ну, думал, несчастье, крушение, и лекарь, слава богу, рядом оказался должно, в лекарню свою его сиятельство повез… Только проходит день, другой, а про его сиятельство никаких известий. Уже в полку ищут, а от лекаря ничего не слыхать. Решил себе — дело нечистое. И надумал за тем лекарем проследить, благо, знал, где он проживает. Три дня возле его дома прохаживался и только нынче смотрю — он с этим лысым к дому подъезжает. На миг в дом забежал, видно, прихватить что-то было надобно, да снова в карету. Ну, я в другую — и за ними! Они, выяснилось, в дом этого покойника-то лысого и ехали. Только думал, как туда проникнуть; смотрю, а они уже Бурмасова выносят, всего в путах, с кляпом во рту. Как я увидел такое поругание над измайловским офицером, так уж и не помню, не в себе был…
—Зато я помню,— встрял Никита.— Славно ты их, брат, кулачищами своими уложил. С одного удара — каждого в полное бесчувствие. А дальше…— продолжал повествование уже он сам.— Дальше мы их с Исидором потихоньку назад в дом занесли, а там уж я изыскал способ, чтобы у них развязались языки. Ну а что было потом, ты и сам небось видел… Кстати…— Он обвел взором залу.— Место для меня вполне знакомое: тут меня как раз, помню, в масоны эти самые и посвящали. Сам в этом гробу лежал — такой уж у них порядок анафемский при посвящении. Ну всё!— метнул он взгляд в сторону убитого им графа, из которого уже порядочно крови на пол натекло.— Теперь тебе, дьяволу, никого эдак не посвящать! Удумали — в гроб живого человека!..— И притопнул ногой по Мюллеру, сгоряча позабыв, что у того кляп во рту: — Говори, боров! В печь нас хотели с Карлушей отправить, так?! Не находишь, что самому тебе там в самый раз место?
Связанный лекарь снова замычал, на сей раз особенно жалобно.
—Ладно, лежи у меня,— смилостивился князь и поставил на него одну ногу. Сидя позади изображения Бафомета, с пылающим взором, с ногой на поверженном враге он походил на какого-то языческого бога.
—Ну а я — так, пожалуй, пойду,— поднялся из кресла сержант Коростылев.— А то мне нынче с вечера в караул опять становиться.
—Ступай, Исидор, ступай,— кивнул Бурмасов.— Спасибо тебе, родной! Кабы не ты!
—Да уж что…— махнул рукой сержант.— Как-никак однополчане все-таки…
—Так-то оно так, а все равно теперь я твой должник. Никита Бурмасов добро помнит… Да не забудь прежде караула Мюллершу навестить — уж нынче точно супруг ее вам никак не помешает.
Мюллер слабо всхлипнул и снова притих.
Когда сержант их покинул, Бурмасов сказал:
—Нам тоже пора отсюда выбираться. Теперь надобно новую диспозицию составлять. Пошли.— Он откатил ногой Мюллера и встал.
—А с этим как?— спросил фон Штраубе, кивнув на связанного лекаря.
—А как?— удивился вопросу князь.— Не в печку же его в самом деле. Пускай себе лежит, связанный. Через четыре дня у масонов тут сборище, тогда и найдут. Авось с голода не помрет до той поры — жиру-то вон сколько. Покойнички, правда, тухнуть начнут; ну да ничего, лекари — они к такому делу народ привычный.
Когда покидали с Бурмасовым сей вертеп, сзади неслось жалобное мычание.
В большой квартире на Невском, которую занимал Бурмасов, друзья сперва без лишних разговоров хорошо отужинали жареным поросенком, заказанным в ресторации — как-никак маковой росинки у обоих во рту не было уже шесть дней,— и лишь затем держали совет.
—Так чего он все-таки от тебя хотел?— спросил Никита, имея в виду крючконосого.
—Чтобы я стал их масонским Мессией,— ответил фон Штраубе.
—Вот как?— отозвался князь.— Не больше не меньше! Я с самого начала полагал, что у него худо с головой. Эдакий вправду отправил бы в печку и не задумался.
—Но за разговором с ним,— продолжал барон,— кое в чем удалось подтвердить наши с тобой догадки.
—Ты, выходит, и в гробу не лежал без дела,— усмехнулся Бурмасов.— Ну и что тебе удалось подтвердить?
—Он сам признал, что три покушения на меня — действительно дело рук масонской ложи, так что одну из трех сил мы с тобой высчитали правильно.
—А я и не сомневался,— сказал князь.— Стало быть, одну силу знаем наверняка. Теперь, когда лишили ее головы, этой силы какое-то время можем не страшиться. Другую силу тоже знаем — офицеры, участвующие в заговоре. От этих уж как-нибудь отобьемся вдвоем. Куда больше меня, признаться, страшит третья сила. Отравленные дрова, ловушки всякие — этому, брат Карлуша, трудно противостоять. И руку свою тянет эта сила, как мы тоже высчитали с тобой, из твоего же ордена. На сей предмет, скажу тебе, я имею один план. Давай-ка с тобой снова нагрянем к этим братцам орденским… как бишь их? К Жаку и Пьеру.
—Полагаешь, они все-таки причастны?— с большим сомнением спросил фон Штраубе.
