—Ах, да, я и забыл… Что ж, он, пожалуй, мог бы и поверить. Но даже при своем увлечении мистицизмом Александр Павлович далеко не дурак. Он мог бы поверить, только имея на то самые весомые основания, только зная, наверняка, заведомо зная, что сие — не гадание на кофейной гуще. Чем бы ты мог так верно подтвердить ему свой дар?
—Наверно, только лишь одним…— проговорил барон. И, решившись, добавил: — Раскрыв ему тайну своего происхождения…
—От звездочета, что ли, какого-нибудь?— с сомнением спросил Бурмасов.— Это вряд ли. Говорю ж тебе — престолонаследник не настолько глуп.
—А если не от звездочета?.. Если…— Наконец-таки фон Штраубе решился до конца.— Если от самого царя Давида?..
Бурмасов посмотрел на него недоверчиво:
—Ну, знаешь, эдак сказать любой может… У меня вон имеется нарисованное древо, по коему я какой-то веточкой от Рюрика происхожу. Да только поди проверь. В любых летописях знаешь какие разрывы? А древо то какой-то немецкий умелец не далее как для моего деда вычертил, некоторое ветви просто по своей фантазии дорисовав… Тут какие-нибудь всего-то девять веков, а у тебя… Сколько ж это в таком случае веков выходит?
—Без малого тридцать… А если изначально вести, от Авраама, то выходит куда поболее.
Князь даже присвистнул.
—Ну, Карлуша!.. Ты, конечно, прости недоверчивость мою, друзьям я привык на слово доверять, но скажи, какой же немец изобразил тебе такое древо? Ты, конечно, верь, и я, коли хочешь, буду верить; а чем других-то, кроме честного своего слова, убедишь?
—Тут и убеждать слишком не надо,— улыбнулся фон Штраубе.— Родословная у всякого под рукой.— С этими словами он взял Книгу и открыл ее на первой странице.
—Ну-ка…— Бурмасов придвинул свечу и вслух прочел: — «…Сына Давидова, Сына Авраамова… Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова…» Э, брат, постой!..— поднял он глаза.— Что ты мне сунул? Это ж Святое Писание!…— Наконец в его сознание что-то стало медленно проникать.— Это что же?..— проговорил он.— Что же, ты никак от самого Спасителя себя выводишь?..
—Ты сказал,— евангельскими же словами ответил ему фон Штраубе.
—Да это ж… Это ж…— вытаращил глаза Бурмасов.— Нет, я не хочу тебя недоверием оскорбить — дворянин дворянину завсегда верить должен… Только здесь же…— он указал на Евангелие,— …здесь лишь до самого Спасителя доведено, а далее чем подтвердишь? Одним наитием?
—О нет, разумеется. Документами,— спокойно ответил фон Штраубе.— Существуют родословные свитки династии Меровингов, сохраненные в праведном королевстве Септимании
[44], затем попавшие к катарам
[45], а затем сберегаемые тамплиерами; по этим свиткам с точностью выводится, что сия династия происходит от потомков Спасителя, прибывших в Галлию из Палестины. До поры то было известно многим, но после изничтожения тамплиеров стало тайным достоянием Мальтийского ордена, взявшего под покровительство мой род. Ибо происхождение моего рода от Меровингов подтверждается весьма легко — сохранившимися церковными записями.
По ходу его рассказа глаза Бурмасова все более расширялись. Затем после изрядно затянувшейся тишины он через силу произнес:
—Так это же что выходит… Это выходит, что я по происхождению рядом с тобой — как мой крепостной человек Тишка рядом со мной, Рюриковичем… Э, да что я пустое-то говорю!.. Это ж выходит, ты… Уж не знаю, что тут и молвить! А я, выходит…— неожиданно вывел он для себя,— получаюсь по всем статьям иудой!
Фон Штраубе удивился:
—Ну уж это-то почему?
—А потому!.. На чьи деньги против тебя смертные сети плетут, как не на мои, проигранные мерзавцу (теперь-то ясно, что мерзавцу!) Извольскому?
—Да ты же в том не виновен.
—Виновен, не виновен, пускай Господь разбирает. А мое дело — вину сию искупить!— сказал Бурмасов решительно.— Я тебя теперь должен во что бы то ни стало от всех злодеев сберечь! И сберегу! Жизни своей не пощажу, а сберегу! Вот тебе слово князя Бурмасова, и подлец последний буду, если слово не соблюду!
Внезапно на фон Штраубе опять снизошло наитие. Какой-то совсем другой человек (но он отчего-то знает, что-то тоже Бурмасов, хотя и совсем, совсем иной Бурмасов), одетый необычно, как никто нынче не одевается, при необычно ярком свете, льющемся не от свечей, а от каких-то стеклянных кругляшков, вот так же точно обещает его во что бы то ни стало сберечь… Нет, не его — кого-то тоже другого, тоже необычно одетого, однако почему-то он, фон Штраубе, соединяет этого человека с собой…
А затем этого кого-то — не то его, не то не его — накрывает черной водой, и единственный пробивающийся сквозь ее толщу свет — это свет звезды, единственной звезды на далеком небе…
Он провел перед глазами рукой, и видение исчезло. Но теперь он знал, что когда-то, может быть, через сотню лет, все будет именно так. Ибо все во времени повторяемо. Только еще будет звезда по имени Полынь, взирающая с небес на окровавленную и разоренную, уж не эту ли самую, огромную и непонятную страну…
[46]
Между тем Бурмасов — не тот, из видения, а нынешний, в гвардейском мундире Бурмасов, взволнованный, уже вышагивал по комнате взад и вперед.
—Итак,— сказал он,— пора сделать резюмацию. Три силы ведут охоту на тебя, и мы их все три высчитали, как я полагаю, верно.— Князь стал загибать пальцы.— Офицеры-заговорщики — это раз. Франкмасоны — это два. Enfin
[47] некая пока непонятная сила, как-то связанная с твоим орденом. Что ж, коли они охотники, то и мы не лыком шиты! Свою охоту начнем!.. У нас, правда, в России говорят: за двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь. А ежели сразу за тремя, то тем паче, надобно полагать. Посему устремляться за ними следует поочередно. И начинать с самого неловкого, чтоб хоть тут уж верная фортуна была. С кого ж мы в таком случае начнем?
Фон Штраубе пожал плечами:
—Мы же не знаем никого… Хотя, впрочем, одного знаем — этого твоего инкогнито из ресторации, масонского, как ты говоришь, фельдмаршала.
Бурмасов, однако, покачал головой:
—Нет, до этой дичи добраться больно уж будет нелегко, то не заяц, а самый что ни есть матерый волчище, Оставим-ка его так что на опосля. А начнем-ка мы лучше вот с кого — с этих твоих орденских братцев… Стыдно при тебе верным словом их и назвать…
