Лена Горчакова, похоже, терзалась такими же думами, потому что тихо со мной поделилась:
—Выход в свет графини с двумя горничными, водителем и дворецким. Интересно, прислугу-то в ресторан пустят? Или нам на кухне подадут?
Но то ли Ницца привыкла ко всему и принимала в свои радушные объятия субъектов любой внешности и достатка, то ли социальное расслоение внутри нашей группы было не столь очевидным, как нам с Ленкой казалось, в общем, и на Регину, и на нас окружающие обращали ровно столько внимания, сколько нужно, чтобы проявить к нам вежливость, уступив дорогу или показав нужное направление, но не более. Посвежело, вдоль анфилады прибрежных ресторанов уже зажглись фонари; к столикам, стоящим на улице, официанты подтащили газовые горелки, похожие на высоченные серебристые поганки, которые, ровно гудя, обогревали пространство вокруг, и народ стал перебираться со своими бокалами поближе к теплу, не желая пересаживаться в закрытые помещения.
Нам тоже не хотелось упускать ни одного глотка опьяняющего средиземноморского воздуха, и мы пристроились на улице за круглым столиком одного из бесчисленных ресторанчиков напротив Променад дез Англе, название которого я не запомнила. Пройдя мимо первых трех злачных мест, мы убедились, что все это — клоны, со стандартным меню и одинаковой ценовой политикой, так что запоминать названия не было смысла. Наверное, в самом городе, если сойти с набережной и углубиться в загогулины узких старофранцузских улочек, можно найти заведения с самой разнообразной кухней и интерьерами, на все кошельки и вкусы. Но тут, вдоль набережной, похоже, нарочно стирались различия между теми, кто ради чашки кофе и свежего круассана присел на красные стульчики, и теми, кто выбрал синие. Здесь все равны в своем праве неторопливо смаковать воздушный омлет под шелест волн и провожать глазами тех, кто уже выпил свою рюмочку в точно таком же кафе за пятьдесят метров отсюда и теперь прогуливается, наслаждаясь дивным вечером.
Чуть позже мы все-таки нашли у местных ресторанов некоторые отличия, и главное заключалось в том, что не везде тексты в меню оказались нам понятны. Французским в анамнезе мог похвастаться в нашей компании только Сашка, причем он честно предупреждал, что учил язык сто лет назад, в объеме школьной программы, и на выпускных экзаменах сдал на вечное хранение, только мы все надеялись, что он скромничает и вот сейчас нам расскажет подробные описания блюд, а также возьмет на себя переговоры с обслуживающим персоналом. Какое там! Он оказался не способен даже правильно прочитать название деликатеса, не говоря уже о том, чтобы понять, из чего тот сделан. Регина даже вышла из себя и обозвала Сашку Кисой Воробьяниновым: «Месье, же не манж па сис жур…» После того как она выкрикнула это язвительным тоном, да еще и рожу скорчила, вот тут на нее заоборачивались официанты и посетители. Все-таки по-французски здесь, кроме нас, все понимали…
Проблема состояла еще и в том, то некоторые официанты решительно отказывались говорить на каком бы то ни было языке, кроме родного — французского, даже если они сами обладали ярко выраженной азиатской внешностью. Правда, французским шовинизмом страдали не везде, и спустя пару дней мы уже научились находить заведения, где не только имелось меню на русском языке, но и персонал охотно разговаривал по-русски или хотя бы по-английски. Но первое время приходилось довольствоваться Сашкиными познаниями, которые, кстати, день ото дня совершенствовались, и к концу нашего отпуска мой муж практически свободно кокетничал по-французски с официантками и острил с продавцами в супермаркете.
Зато первый наш ужин напоминал беспроигрышную лотерею — это когда тащишь билетик в надежде получить термос, а тебе выдают щипчики для удаления волос из носа; вещь — кто спорит — тоже в хозяйстве не бесполезная, да только чайку в нее не нальешь. Каждый из нас попытался найти в меню позиции, хотя бы отдаленно напоминающие знакомые английские слова, чтобы при заказе не попасть пальцем в небо, но таких позиций было мало, разве что pizzaи pasta, которые тут никого не соблазнили. После мучительных лингвистических изысканий мы махнули руками и сделали заказ, примитивно ткнув пальцем в первую попавшуюся строчку, причем мужики трусливо заказали одно и то же.
Итог: нам принесли две порции виноградных улиток в чесночном масле для Горчакова и Стеценко, поскольку они ошибочно решили, что escargot — это баранина. Гигантский антрекот с кровью, в сопровождении двух запеченных в фольге картофелин для Регины, взглянув на который мужики истекли слюной и стали предлагать Регине поменять ее реальный кусок мяса на жменю своих ползучих гадов вместе с ракушками. Понятно, что данное маркетинговое предложение перспектив не имело, так что Регина показала им фигу и, не успели мы оглянуться, в одиночку слопала шмат мяса такой величины, что нашим мальчикам и вдвоем одолеть его было бы затруднительно, и обе картофелины она тоже слопала сама, и ничего при этом с ее дивной фигурой не сделалось, хотя мы вправе были ожидать, что ее раздует на наших глазах, и модные шаровары лопнут по швам.
Мне досталась очень вкусная рыба в соусе, из-за которого я, собственно, ее и выбрала. Не потому, что я что-то знала про этот соус, а потому исключительно, что не смогла прочитать его название, в нем была латинская буква i, только не с одной, а двумя точечками. Я даже отдаленно не сумела представить, как это слово звучит по-французски, и надеялась услышать, как его произносит официант. Он действительно принес и поставил передо мной тарелку с мелодичной трелью: «А-ёо-ли-и», что оказалось всего-навсего майонезом. Не самый плохой вариант. Регина заметила, что я — гастрономическая невежда, поскольку майонез «айоли» даже у нас в ларьках продается. Давно же я не ходила по ларькам в поисках майонеза…
Лена же Горчакова, в отличие от всех нас, выбирала блюдо, ориентируясь не на его название, от которого толку все равно было мало, а на цену. Поэтому ей принесли большую тарелку с небрежно накиданными в нее проросшими семенами. И все. И с помощью жестов предложили широко пользоваться стоявшими на столе растительным маслом и винным уксусом.
В итоге все, кроме Регины, скинулись на большую пиццу и, урча, ее сожрали, и поклялись впредь, если в меню нет ясности, сначала осматривать тарелки близ сидящих и пальцем показывать официанту, чего нам хочется.
И, конечно, мы все выпили за встречу с прекрасным. На спиртном никто, даже Ленка Горчакова, не экономил.
Вот после этого наступило блаженство. Алкоголь умиротворил нас: меня и Лену Горчакову — домашнее белое вино с ароматом экзотических цветов, Регину — бокал кира, шампанского с черносмородиновым ликером, мужчин — коньяк, настоящий французский. Вот уж при заказе выпивки никаких лингвистических препятствий не возникло, слова «вино» и «коньяк», а также «шампанское» понимают без проблем, независимо от твоего владения языками. А употребить презентованное хозяином виллы шампанское в домашней обстановке поводов еще найдется хоть отбавляй.
А вечер все темнел, и звезды над Ниццей разгорались все ярче и уже соперничали с огнями реклам, ресторанов, казино и блеском украшений на женщинах. Хоть нам и внушали всю жизнь, что таскать на себе килограммы золота и брильянтов — удел плебеев, а европейки ограничиваются скромной золотой цепочкой, если только не приглашены на великосветский прием, но то, что я увидела вечером на главной прогулочной магистрали Ниццы, опровергло мои представления о хорошем тоне. На сидящих рядом, на проезжающих в машинах и прохаживающихся под руку с кавалерами европейках (правда, некоторые из них на поверку оказывались русскоговорящими, но таких было мало), висели гроздья каратов всех цветов и мастей, да и вообще золото покрывало их с головы до ног, начиная от ободков и заколок в волосах и спускаясь золотым водопадом платьев к ногам в золотой обуви.
