Однако сейчас двери магазинчика не просто были открыты, а распахнуты настежь, а хозяева — средних лет чета — прямо-таки стояли у дверей и напряженно высматривали покупателей. В нас они просто вцепились, причем мы, устав уже по-серьезному и мечтая об одном — побыстрее добраться до транспортного средства, хотели обойтись без посещения этой, десятой или двенадцатой по счету торговой точки в Эзе, и, вежливо улыбаясь парочке, собирались пройти мимо, ан нет! Дама решительно преградила дорогу Регине, шедшей в авангарде, а значит, и весь наш караван оказался парализованным — по этим узким тропкам идти можно было только гуськом.
Назвав Регину «мадам» и будто зная, что этим обращением можно с потрохами купить нашу звезду, хозяйка не оставила ей выбора. Регина потянулась за ней, а муженек хозяйки бдительно проследил, чтобы мы все зашли внутрь именно их заведения и никуда не свернули. Мне чуть ли не хворостина в его руке почудилась, уж так он старательно нас загонял в свою лавчонку, но улыбался при этом широко и обаятельно.
В лавочке Регина, поначалу кривившаяся от неинтеллигентной настойчивости хозяев, разгладила чело и припала к витринам. Вот он, настоящий, ничем не опороченный винтаж — раскинулся во всей красе, с достоинством предлагая себя ценителям. И самого главного ценителя хозяева определили безошибочно. Проследив взгляд Регины, хозяева уже не отвлекались на нас, а скакали вокруг нашей красавицы. Прислушиваясь к их англо-франкскому гомону, я уловила, что они сыплют комплиментами Регининой красоте и вкусу; попутно они обсудили навязшую в зубах тему «Рюс? Рюс!», «а откуда?— из Санкт- Петербурга», бурно возрадовались — с хлопаньем в ладоши и подпрыгиванием, а также возгласами «О! О!», поделились сведениями о том, что дед хозяина, хоть и был не «рюс», а армянин, но как-то в прошлом веке посетил Петербург проездом, так что мы с ними в связи с этим можем считать себя практически родственниками.
Пока они охаживали Регину, я прошлась вдоль витрин. Да, это была настоящая лавка. Вещички тут были стоящие, нестандартные, подлинно винтажные: я приглядела клипсы — тяжелые, под бронзу, с крупными матовыми камнями-кабошонами цвета красного вина, грубоватые и изысканные одновременно. И стоили они приемлемо — пятьдесят евро. Регина тоже бросила на них взгляд, но свернула к витрине с жемчугом. Мы все тут же подтянулись к этой витрине, и я про себя признала, что у Регины есть вкус. Это был не жемчужный ширпотреб, и даже не дорогое ювелирное искусство. Это были уникальные украшения, имеющие свою историю, ауру, и когда Регина приложила к себе ожерелье, бережно поданное ей хозяйкой, и заглянула в зеркало, у присутствующих вырвался общий «ах».
В мутноватом потрескавшемся зеркале на ножке, стоящем на витрине для того, чтобы потенциальные покупательницы могли полюбоваться собой, отразилась очаровательная смуглая графиня, или герцогиня, из озорства стащившая платье своей фрейлины и сбежавшая сюда, в городок Эз, из родового замка, пройтись по лавкам, потратить смешную мелочь, может быть, схватить острых впечатлений, в последний миг ускользнув от местного повесы — завсегдатая кабачка за углом, которого она решилась подразнить…
И хозяйка, и хозяин в восторге закатили глаза, и им даже не пришлось слишком притворяться. Хозяйка наклонилась и уже достала из-под прилавка красный бархатный футляр, чтобы уложить туда ожерелье, прикрыть папиросной бумагой и вручить Регине. Регина взглядом спросила — «сколько», и хозяйка небрежно черкнула на обрывке бумаги сумму. Я не увидела, сколько, поняла только, что сумма четырехзначная, а Регина издала душераздирающий вздох и медленно, с сожалением опустила жемчужную нитку на витринное стекло.
Хозяйка молниеносно зачеркнула прежнюю сумму и начертала новую, но Регина покачала головой. Взяв у хозяйки ручку, она написала свое предложение, но тут уже головой покачала хозяйка, с точно таким же выражением лица, как у Регины. Мы с замиранием сердец следили за торговой дуэлью, и все, по-моему, страстно желали, чтобы они договорились.
Но соглашение достигнуто не было. Хозяйка, разочарованно покачивая головой, перебирала выставленные в «жемчужной» витрине украшения, одно за другим предлагая их Регине, но та была безутешна, то и дело поглядывая на недоступное ей ожерелье. Хозяин в стороне следил тревожными глазами за женой и за Региной. В магазинчике царил мастерски созданный полумрак, над входом горела толстая деревенская свечка в железном подсвечнике, и блики от пламени свечи окрашивали всю мизансцену сказочным колоритом минувшего времени, в котором жили капризные красавицы, инкогнито посещавшие ювелирные лавки, и придворные поставщики дорогостоящих бирюлек, расплачиваться за которые предоставлялось мужественным покровителям обворожительных красоток.
Но среди нас такого — богатого и мужественного покровителя — не оказалось, и Регина с очередным вздохом, который мог бы растопить сердце любого самого прижимистого денежного мешка, случись он рядом, отвернулась от витрины и посмотрела в сторону выхода. Хозяин с хозяйкой залопотали между собой по-французски с темпераментом, достойным деда-армянина, после чего хозяин метнулся в закрома и вынес, трепетно держа обеими руками, синюю замшевую коробку. На вытянутых руках он протянул коробку к Регине, а хозяйка благоговейно открыла крышку футляра.
Там лежала подвеска. Фу, какая топорная, подумала я в первую секунду. И больше уже так не думала, захваченная какой-то необъяснимой прелестью украшения.
Да, грубая. Да, нелепая. Бесформенная. Корявая жемчужина, вернее — имитация жемчуга, потому что настоящий жемчуг таким огромным быть не может. Размером больше перепелиного яйца, неправильной, вернее — грушевидной, но отнюдь не идеальной формы, она была сделана так искусно, что умудрялась светиться изнутри, даже в этом мрачном помещении. У Регины явственно загорелись глаза. Хозяин аккуратно поставил футляр на витрину, хозяйка постелила на стекло квадратный бархатный лоскут, извлекла подвеску из футляра и опустила ее на бархат. Жемчужина покатилась было по бархату, но благоразумно остановилась на краю салфетки. Хозяин с хозяйкой следили за ней влюбленными глазами. По-моему, им самим так нравилось это украшение, что они в глубине души не намеревались с ним расставаться. Вот и хранили его в закромах, а не у всех на виду.
Регина склонилась над подвеской, а потом подняла на владельцев глаза. Хозяева переглянулись, хозяин еле заметно кивнул, и хозяйка написала на бумажке — «100». И всего-то?! Но Регина медленно покачала головой.
Хозяин порвал бумажку, выбросил в корзину, стоящую под прилавком, и показал Регине растопыренные пальцы: 5.
—Фифти?— равнодушно переспросила Регина.
Хозяин с хозяйкой переглянулись; по-моему, они совсем не понимали по-английски. На помощь пришел Сашка.
—Сенкант?— уточнил он, назвав сумму «50» по-французски.
Хозяева синхронно кивнули. На их лицах, даже в неверном пламени свечи, отчетливо читалось: ай, ладно, торгуем себе в убыток, но девушка уж больно хороша, и пусть носит эту красивую вещь и вспоминает нашу доброту. Регина, как во сне, достала из кошелька полтинник, положила на витрину рядом с футляром. Хозяйка в мгновение ока смела деньги с прилавка, а хозяин, прежде чем закрыть футляр, еще полюбовался на жемчужину. Потом мягко щелкнул замшевой крышкой и вручил футляр Регине. Она царственным кивком поблагодарила, хозяйка бросилась обниматься с ней, хозяин, оттолкнув свою половину, стал целовать Регине руки и жестами изображать свое восхищение ею, Россией, Санкт-Петербургом. Потом Региной снова завладела хозяйка, поглаживая футляр с подвеской в руках у Регины, она улыбалась и повторяла:
