—А если я тебя уложу? Тогда пойдешь спать?— спросил мокрый, полуодетый Виктор, только что выбравшийся из ванной.
—Дя.
Аня запрыгнула на кровать и с головой заползла под голубое одеялко с пушистыми белыми облачками. Виктор лег рядом с ней и шутливо постучал пальцами по ее спине. Аня рассмеялась и выглянула из-под него.
—Хочешь, чтобы Виктор тебе сказку рассказал?— спросила Лика, включая ночник, и открывая на ночь форточку.
—Да. Про водяного и русалку.
Виктор растеряно глянул на Лику, но та лишь пожала плечами — импровизируй. Она легла по другую сторону от Ани и заботливо откинула ей волосы со лба. Подсознательно она боялась оставить Аню в спальне один на один с Васнецовым, но одновременно в глубине души она знала, что ни ей, ни малышке он не причинит никакого вреда. И тем не менее страх пока перевешивал.
—Извини, я такой не знаю. Давай, я расскажу тебе другую?
—Про любовь?
—Могу и про любовь. Это будет миф.
—Хорошо,— Аня поудобнее устроилась и закрыла глаза.
Виктор подложил руку под голову и начал рассказ.
—Жил однажды грустный юноша — Пигмалион. Был он ужасно одинок в мире — не было у него подруги сердца. Много девушек жило вокруг него, с многими он речи вел, но ни одна не покорила сердце юноши и ни одна не взглянула на него ласково. Тогда, отчаявшись, Пигмалион создал статуя из белоснежной слоновой кости — женщину неземной красоты. Лицо у нее было девичье, кожа — шелковая, будто живая она стояла перед ним. Подивился созданию своему Пигмалион и совсем потерял голову.
Виктор перевел дыхание и заговорил шепотом. Лика почувствовала, как его пальцы коснулись ее.
—Он целовал ее, представляя, что дева ему отвечает, вел речи с ней, одаривал жемчугами, дорогими тканями, милыми безделушками. Он боялся прикоснуться к ее коже — мнилось, что на камне могли остаться синяки. Воспылал он к ней жгучей любовью.
Лика судорожно вздохнула, наблюдая, как пальцы Виктора поползли вверх по ее руке маленькими шажками.
—Наступил праздник Венеры на Кипре. Пигмалион, ослепленный любовью, робко попросил богов дать ему жену, похожую на деву из кости. Но проницательна была богиня и сотворила чудо. Вернулся Пигмалион домой и обнаружил, что кость под его пальцами мягка, точно мед, а желанные губы пышут жаром. Открыла дева очи и воззрилась на любимого.
Кожа Лики покрылась мурашками. Пальцы Виктора добрались до ее плеча и невесомо проскользили по ключице к груди. Котикова боялась шевельнуться.
—И была богиня Венера гостьей на устроенной ею свадьбе…
Аня тихо сопела между ними. Глаза Виктора блестели во тьме над ее головой. Лике было страшно дышать. Пальцы Васнецова кружили на ее ключице, словно не решаясь куда скользнуть: вверх к шее или вниз… Лика чувствовала, что у нее загорелись щеки, и не хотела абсолютно ничего решать. Вдруг Аня перевернулась на бок, разорвав их зрительный контакт. Лика решила, что, чтобы не произошло, это не должно случиться рядом с сестрой — поэтому тихо встала и, не глядя, вышла из комнаты.
Сердце бешено колотилось у нее в груди, а кожа плавилась, будто у той статуи из мифа Виктора. Сейчас, в темноте и одиночестве, ей вдруг захотелось чего-то такого же страстного. Что осталось бы только между ней и Виктором. И даже не чего-то запретного… просто особенного. Нежного. Любящего. Нового. Тайного. Хотелось, чтобы Виктор не только ТАК на нее смотрел, но и ТАК касался.
За спиной тихо скрипнула двери Аниной комнаты, раздались быстрые шаги и буквально огненные руки стиснули ее в объятия, что Лика едва не завизжала. Но руки остановились.
—Можно?— шепнул хрипло Виктор в ее ухо.
—Да…
Его горячие губы впились в ее нежную кожу, желая испить меду, подобно Пигмалиону, а руки переместились, обжигая открытую кожу между шортами и майкой. Лика вжалась в него спиной, надеясь, что он стиснет её ещё сильнее, что окутает нежностью и страстью, которая вытеснит из нее весь страх. Что защитит её от всего — в том числе и от собственных кошмаров. Виктор вздрогнул и прижал ее сильнее к себе, коснулся губами уха и шеи. Он словно рисовал на ее коже рисунок, который бил Лику электричеством. Она выгнулась и впилась пальцами в его бедра. Воздух шумно вырывался из ее груди, подпитывая смелость Виктора. И тогда, осуществив свои и ее мечты, он положил руку прямо на ее грудь, не защищенную ничем, кроме майки.
Лике показалось, что Афродита услышала и эти беззвучные просьбы, оживила их обоих одним электрическим разрядом. Васнецов еще пару раз сжал ее и пугливо убрал руку. Лика откинула голову на его плечо и замерла. Над ухом раздавалось тяжелое дыхание.
—Ты в порядке?— прошептал он.— Я… я не зашел слишком далеко?
—Нет… нет.
Лика обернулась и крепко стиснула его за шею, чувствуя, как на глазах наворачиваются слезы. Ей было необходимо увидеть его лицо, слабо освещенное фонарем из окна, ласковые любящие глаза с расширенными зрачками.
—Я так боюсь, Вик,— всхлипнула она.— Я так боюсь все снова потерять. Тебя потерять. Я так устала. Почему все не могло быть по-другому?
—Я буду рядом.
—Всегда?
—Да. И я тебе помогу. И тебе нечего бояться. И я клянусь, я сделаю все, чтобы ты никогда больше не плакала,— в его голосе звучала уверенность, которую Лика раньше никогда не слышала.
Его голос, его спокойные движения напоминали ей Полину Игоревну, с одним исключением — он обещал быть с ней всегда. А не только на время терапии.
—Расскажи мне, что случилось, и я тебе помогу,— попросил он. Лика почувствовала, как он провел ладонью по ее волосам.— Если ты хочешь, я буду твоим душевным доктором.
—Я не хочу, чтобы ты был моим доктором,— прошептала она.— Будь моим лекарством.
Виктор чмокнул ее в большие печальные глаза.
—Тогда советую принимать меня утром и вечером после еды в дозе десяти объятий, пяти поцелуев и часа разговоров не меньше месяца. Предписания понятны?
—Да,— рассмеялась сквозь слезы Лика.
—Тебе рассказать сказку на ночь?
—Нет. Просто полежи со мной.
—Твой отец велел на диване меня положить.
—Мы ему не расскажем. Ни о чем.
—Да ты та еще преступница,— он пощекотал ее за бочка.
Они сходили повторно умылись — хотя, по-хорошему, нужно было купаться целиком — и улеглись в кровать Лики под розовым одеялом с белыми пушистыми ромашками.
—С тобой приятнее засыпать, чем с плюшевым медведем,— прошептала Котикова.
—Сочту за комплимент, малинка,— беззвучно рассмеялся он.
На утро приехал Дмитрий Сергеевич и застал дочерей в кроватях, а Виктора, бравого защитника,— на диване, спящего без одеяла с обнимку с подушкой. Котиков сжалился и накрыл его махрушкой, на которой плясали крылатые пони.
