«Светлость» еще раз внимательно огляделась и выбрала диван в гостиной, с которого пришлось скинуть на пол кучу какого-то тряпья:
- И не боялись? Визита этого?
- Поначалу – очень. Чуть ли не каждую ночь трясся. Но потом все больше раздумывать стал, что и как буду вам говорить. Репетировал. Пару раз даже вслух. Так что теперь готов, да.
- Ну рассказывайте, раз так, - разрешил Барятин, когда собеседник устроился в кресле напротив.
И тот рассказал. Ни разу за все время не запнувшись и не сбившись. Как будто и в самом деле отрепетировал.
Можно сказать, что история эта началась задолго до того, как случилась гибель наследника престола. И даже до того, как Гольтынин получил свою должность придворного медика. Сам он, после многих часов, проведенных в раздумьях, пришел к выводу, что отсчитывать все следует от гибели его жены, что скончалась двадцать лет назад родами, успев подарить ему мальчика. Наследника. Гордость и надежду.
Так что когда в доме стали безмерно баловать сиротинушку, у него и в мыслях не было этому противиться. Больше того, Леонид Осипович и сам оказался в первых рядах тех, кто потворствовал капризам сына. Но ведь и душу в него тоже вкладывал. Все самое лучшее – и воспитатели, и школа, и медицинский университет потом. И мечты, конечно. Как тот станет продолжателем профессии, а то и, чем черт не шутит, воспримет его столь почетную и доходную должность при императорской фамилии. Эх, мечты, мечты…
Разбились они в одночасье.
Много позже, уже вспоминая, он очень корил себя за то, что не заметил признаков раньше, хотя те и были. Излишняя бледность, нервозность, иногда до крика и скандала, дрожь в пальцах – да так, что иногда чашку едва держал… Но кто ж мог подумать? Чтобы Антошенька, свет в очах, надежда на покойную и почетную старость и… морфинист. Да-да, князь, вы не ослышались. Именно тот самый морфий, привыкнув к которому отказаться уже, считай, невозможно.
В общем, с этого момента и началась для них голгофа – попытки оградить, отучить, вернуть на путь истинный. И скрыть при этом все даже от прислуги – чтобы и слухов никаких никуда не просочилось, не говоря уж про факты. Чем кончилось – понимаете уже, да? Погиб Антошенька. Не уберег…
Какое отношение все это имеет к покушению на наследника? Так самое прямое же. Знаете, кто ему впервые это зелье предложил? На пробу? Господин шведский посланник. Где уж и как они с Антоном пересеклись, не узнать теперь, но точно не случайно – слишком разного поля ягоды и в одном обществе сроду не вращались. Но тут вдруг швед самым лучшим другом ему стал… А заодно и поставщиком этой отравы. Сын ведь так и не доучился на врача, чтобы самому себя ею обеспечивать. Студентом был. Н-да…
Так вот, однажды эта дружба для Антоши вдруг закончилась. Вместе с морфием. И помучившись, он к отцу тогда со всем этим пришел – просто выхода другого не осталось. В ногах ползал, умолял хоть чуточку зелья по своим медицинским каналам ему добыть. Чего Гольтынину стоило устоять, один бог и знает. Но потом тот вроде бы переболел, выправляться все стало. В себя пришел, повеселел, на учебу снова ходить начал… Только зря доктор обрадовался. Дело оказалось не в том, что сын отучаться от отравы стал, а… Что? Да, ваша светлость, вы абсолютно правы. В том, что ему вернули источник морфия. Тот самый, с которого он и начал, от герра Скутвальссона. Вернули в обмен на обещание немного помочь господам шведам. Совсем чуть-чуть. Сущая мелочь. Сначала бумаги кое-какие у отца из стола вытащить, чтобы им передать… на время, разумеется, и с возвратом. Зачем лишняя паника в случае, если обнаружится их пропажа? А потом и того меньше – всего-то найти возможность подсунуть отцу в саквояж с лекарствами маленький приборчик.
Антоша потом все рассказал. Сам. Когда понял, что натворил.
В общем, когда наследник престола возвращался из Выборга, сделали, как обычно, остановку на въезде в столицу, лошадей сменить. И сын, знавший, что так оно и будет, приехал туда отца встретить. Соскучился, мол. Ласков был, услужлив, опрокинувшийся случайно саквояж помог собрать… Ну да, он, старый дурак, и расчувствовался, вместо того, чтобы уже тогда неладное заподозрить. Только обольщался, увы, недолго.
Нехорошо Михаилу Константиновичу стало еще на почтовой станции, там, где лошадей меняли. Потом, правда, полегчало, но доктор к нему в карету все-таки пересел, чтобы поближе быть, если вдруг что. И саквояж свой, как привык, на колени себе поставил. Так что когда на Лиговском мосту внутри что-то вдруг включилось и жужжать начало, немедленно открыл и нашел. И узнал. Видел он эту коробочку у Антоши. Тот ее случайно, вместе с носовым платком из кармана выронил, лекарства рассыпавшиеся собирая… В общем, когда Михаил Константинович сознание потерял, Гольтынин все и понял. Разом. И штуку ту паскудную прямо в канал с размаху вышвырнул. А? Нет, не выключал, конечно. Разве до того было? Просто бросил с моста через парапет и все. А Антоша… Антоша через неделю что-то с отравой своей напутал. С дозой. Очень хочется верить, что именно напутал…
- Ну вот, - все тем же тусклым голосом выдал тот в заключение после очень длинной и очень тяжелой паузы. – Теперь можете меня убивать. Вы ведь за этим пришли, правда?
- Да что ж вы все меня за палача-то держите! - вспылил Барятин, и, не дожидаясь ненужных вопросов, припечатал: - Нет. Наказание для вас будет другое. Рассказать все тем, кому уже давно следовало это знать!
- Что ж, наверное, вы правы, ваша светлость. Вполне подходящая для меня кара. Я готов, раз так…
- А для начала запишите все, - голос у князя стал еще жестче. – Есть тут у вас на чем?
- Есть, наверное, - равнодушно пожал тот плечами. – Только не нужно.
И тяжело выбравшись из кресла, дошаркал до бюро, прихватив лежащий на углу конверт:
- Вот, - протянул он его Барятину. – Там уже записано все. И очень подробно. Я бы и адрес ваш туда вписал, кабы знал нынешний. А то ж совсем непонятно, кому еще здесь по нынешним временам можно верить.
Глава тридцать четвертая
На пристани Ольховена я оказалась только к вечеру – путешествие в полторы сотни километров затянулось больше, чем на десять часов. Впрочем, неожиданностью это не стало, наоборот, все оказалось строго по расписанию. Сначала, до островного Тронгзунда, меня вез крайне неспешный паром местных линий, заглянувший, кажется, абсолютно во все гавани по пути, независимо от их величины и важности. Потом, уже на этом острове, некогда прикрывавшем подходы к Выборгу с моря, ждала пересадка на судно побольше. Ушло на нее почти полтора часа – здешний народ отличался какой-то особой, плавной неторопливостью, затягивавшей словно болото и тех, кто к ним приезжал. Ну а дальше уже пароход через залив, отчаливший примерно по расписанию – то есть примерно в полдень (Задержка в двадцать минут? Да помилуйте, неужто кому-то важны подобные мелочи?).
Он тоже шел до противоположного побережья Финского залива не напрямую, а с заходом в Приморск, или Койвисто, как его все еще продолжали называть по старой памяти. Полюбоваться этим низким, словно распластанным по берегу и спрятавшимся в соснах городком, мне все же довелось, пусть и с борта парохода, покидать, который я, разумеется, и не подумала. А уже оттуда наш дымивший в две трубы транспорт, на котором, кстати, не нашлось ни одного сильномеханического контура, отправился преодолевать последнюю сотню километров открытым морем. За пять часов, да. И тоже строго по расписанию.
