— Не представляю, что вы позволяете кому-то переговорить вас.
— Я не отличаюсь робостью или застенчивостью, это правда, — засмеялась Мэри.
— Согласен, и думаю, не потому ли Ангус мгновенно настроился против вас. Вы немного прямолинейны, а он не любит этого в женщинах.
Ангус сказал ей то же самое, когда она по ошибке приняла его за кучера.
— Такое отношение не делает чести его светлости.
— Надеюсь, вы не думаете об Ангусе плохо. С самого рождения он был центром жизни здесь, в замке Нью-Слэйнс. Каждое его желание исполнялось, каждая мысль угадывалась и осуществлялась. В результате он иногда совсем не думает, как его поступки повлияют на других людей.
— То есть он высокомерен.
— Нет! Он просто не привык оценивать свое поведение относительно других людей.
— Сэр, вы искажаете слова, — сухо заметила Мэри. — Я уверена, что мы говорим об одном и том же.
— Уверяю вас, — вздрогнул мистер Хей, — это совсем не то, что я хотел сказать. Мой кузен способен на глубокие чувства. Если бы вы только видели, как он страдал, потеряв Киру… А раньше Ангус был таким жизнерадостным. Он смеялся и подшучивал. И не важно, в какой части замка вы находились, вы всегда слышали его голос. Он был счастлив.
В горле у Мэри образовался комок, и впервые в жизни она почувствовала приступ откровенной жгучей ревности. Она посмотрела на гибкую красавицу со стройной шеей, полулежавшую на софе с таинственной улыбкой, которая соблазняла, скрывая самое важное…
Мэри отвела взгляд и сделала глоток чаю. У нее редко возникали комплексы по поводу собственной внешности. Активный образ жизни не оставлял ей времени на такие глупости, хотя незачем кривить душой: изредка и ей хотелось видеть себя лучше: стройнее, например, или красивее.
Отчасти это происходило потому, что две ее сестры — двойняшки слыли настоящими красавицами и завоевали внимание мужчин по положению гораздо выше собственного, чего не гарантировало их рождение в доме викария. В какой-то степени Мэри была виновата сама, потому что, сколько ни старалась, не могла отказаться от джема. Поэтому ее фигура казалась крупнее чем следовало, и она считала, что ее вес никогда не изменится. Она была такая, какая есть.
Вздохнув, Мэри взяла тост. Она не имеет права винить себя в том, что является частью ее самой. И ей не пристало сожалеть о том, что она выглядит не так, как женщина, которая имела несчастье умереть ужасной смертью. Мэри тихо прошептала короткую молитву, в которой просила прощения и желала, чтобы о леди Эррол хорошо позаботились в ее небесном доме.
Успокоившись, Мэри повернулась к мистеру Хею, который по-прежнему смотрел на портрет.
— Не стоит жить в прошлом, правда? — неуверенно произнес он.
— Правда. А еще не стоит предаваться сожалениям. Мы все должны оставлять свое прошлое там, где оно должно быть: в книге на пыльной книжной полке.
— Необычное отношение к прошлому, мисс Херст, — хихикнул мистер Хей.
— Спасибо. Я стараюсь жить настоящим, поэтому смотрю в лицо собственным трудностям… таким, как граф.
— Мисс Херст, — с серьезным видом сказал мистер Хей, — работа Эррола очень важна. Мне бы не хотелось, чтобы его что-то отвлекало, а вы… вы, мисс Херст, его отвлекаете.
В этот самый момент из коридора послышался низкий голос. Потом Мэри услышала молодые голоса двух лакеев. Они, перебивая друг друга, торопились ответить ему. Бедняжки, он их ругает.
Мэри поднялась и направилась к двери.
— Мисс Херст, — напряженным голосом сказал мистер Хей, — возможно, было бы лучше, если вы…
Мэри открыла дверь.
Граф в костюме для верховой езды стоял в коридоре. Если и существовал мужчина, созданный для того, чтобы носить безупречно сшитый костюм для верховой езды, то это был граф Эррол. Узкие бриджи плотно облегали мускулистые ноги и исчезали в высоких сапогах, а великолепно подогнанный по фигуре сюртук подчеркивал широкие плечи.
Черный шарф был повязан выше обычного, но Мэри предположила, что это из-за холодной погоды.
— Как погода? — бодро поинтересовалась Мэри.
— Холодно, — последовал короткий ответ. Граф сурово посмотрел на лакеев. — С вами двумя я поговорю позже.
У лакеев был такой вид, словно они заболели, поэтому Мэри ободряюще улыбнулась им обоим.
— У них, правда, не было выбора. Я убежала.
— Вы убежали? — с безразличным видом посмотрел на нее граф.
— Очень быстро. Ни одному из лакеев не удалось меня догнать.
— Не верю, что они не смогли поймать вас.
— Я резко сорвалась с места, для них это было неожиданно. У меня хорошо получается удивлять людей.
— Что вы делаете здесь? — быстро взглянул на нее граф.
— Завтракаю. Вам следует попробовать ветчину, очень вкусная. Принести вам немного?
— Мне ничего не надо приносить. Я хочу услышать причину, по которой вы обхитрили этих бестолковых лакеев и спустились вниз. Сейчас не ваше время.
— Мне надоело три часа в день сидеть в одной и той же комнате. Вряд ли этого достаточно, чтобы разнообразить мое заточение. Мне скучно и одиноко. И я этого не хочу.
Ангус сердито смотрел на нее, но Мэри просто вернулась к столу и села на свое место.
— Ваш кузен как раз рассказывал мне о смерти вашей жены.
Ангус замер и мрачно посмотрел на Нисона, лицо которого мгновенно побледнело.
— Если вы хотите снять скальп с головы этого человека, умоляю, не надо этого делать, — спокойно сказала Мэри. — Семейная история — довольно обычная тема для разговора. Я ему тоже кое-что рассказала из своей жизни.
— И конечно, все ложь.
— Нет, ложь я припасла для вас. — Мэри подвинула в его сторону тарелку. — Возьмите хлеба.
— Я, э-э, я, наверное, вернусь к ящику с экспонатами и… — вставая из-за стола, сказал Нисон и исчез за дверью раньше, чем закончил свое предложение.
Ангус, оставшись без тех, на кого можно было излить свое раздражение, обратился к основному противнику.
И это оказалось ошибкой, потому что Мэри намазывала джем на хлеб и все внимание сосредоточила на этом занятии. Наблюдая за ней, Ангус заметил, как,— высунув кончик розового языка, она провела им по нижней губе.
Раздражение, клокотавшее в нем, испарилось, не устояв перед сильной атакой страсти. Он едва не задохнулся. «Господи помилуй, почему она так сильно волнует меня?»
Мэри положила нож на тарелку и, поднеся хлеб ко рту, поймала взгляд Ангуса. Она замерла, и атмосфера в комнате сгустилась и стала напряженной. Ангус не мог думать, не мог сосредоточить свое внимание ни на чем другом, кроме ее влажных губ. И он знал, что должен овладеть ею. Прямо сейчас. Прямо здесь.
