—Тут Коля Пяткин живет. Бухает,— пояснил Свят,— Ефим Федорович боится, что как-нибудь он весь дом спалит. Особенно зимой.
В отличии Пяткина, на участке у Ефима Федоровича Ковалёва все было ухожено. Трава свежескошена. Деревья подстрижены. Сад прорежен. Не было ни теплицы, ни грядок. Нигде ничего не валялось. Стерильность придомовой территории произвела на Максима благоприятное впечатление. Он был городским жителем, и загородное жилье ассоциировалось для него исключительно с отдыхом на природе, а не с сельским хозяйством. Хотя коняевским жителям такой порядок на приусадебном участке казался противоестественным. «Ни одной грядки, даже с зеленью»,— с досадой говорили они. Большинство из них все ещё сажали картошку, которая в царские времена славилась во Владимире за свою желтизну, рассыпчатость и вкус. Местное население отличалось удивительной привязанностью к земле. Эту особенность подметил еще в 19 веке один владимирский краевед, поразившийся тем, что местные жители, несмотря на невероятную скудость земли, величают ее матерью-кормилицей. Многие чиновники пытались помочь местным жителям, предлагая ввести трехполье для повышения урожайности. Но кому эти науки нужны, когда есть навоз, дурь в косых плечах и беззаветная тяга к матушке-земле.
Внутри квартира Ковалёва тоже выглядела довольно современно. Даже узкая кирпичная печь, оставленная в избе после подведения газа, не портила впечатления. Никакой громоздкой мебели, ковров, половиц, тряпок, настенных календарей, полумрака и запаха бабушки. Вместо них — ровные полы, покрытые ламинатом, светлые стены, обитые досками, минимум мебели, пластиковые окна, много света.
Ефим Федорович Ковалев тоже был не таким, каким Максим его представлял. Не скрюченным, взлохмаченным дедком с палкой и сигаркой в зубах, мелькающей среди спутанной черной бороды. Он был стройным мужчиной лет пятидесяти в широких льняных брюках и цветастой хипарской футболке. Он сидел за столом, пил зеленый чай, слушал Тома Вейтса и смотрел в окно. Атмосфера была, что надо. Ефим Ковалев был похож на какого-то сельского гуру. И, по всей видимости, таковым и являлся в глазах Святослава и Гоши.
Рядом стоял мольберт, на котором красовалась написанная на картоне картина. Судя по палитре, тряпке и кисточкам, разбросанным на аккуратно застеленном газетами столе, работа еще продолжалась. Максим не сильно разбирался в живописи. Крупные черные и красные мазки издали напоминали слегка волнующееся море и садящееся беспокойное солнце. Картина вызывала неясное ощущение тревоги, но в то же время приковывала внимание своими контрастными красками. Ефим Федорович, который все это время наблюдал приближение гостей через окно, повернул к ним свою коротко остриженную голову.
У него была небольшая козлиная бородка, юркие черные глаза и прекрасный загар. Он производил впечатление довольного жизнью, абсолютно здорового человека. Свят и Гоша смотрели на него с восхищением. Они сразу же принялись рассматривать и расхваливать картину. Ефим Федорович с достоинством кивал, но не в благодарность за услышанные слова, а как бы соглашаясь с ними. Потом он встал, подошел к Максиму, протянул ему руку и приятным голосом сказал:
—Ефим.
—Максим,— ответил Макс, пожимая руку.
Ефим был ниже его ростом. И худее.
—Чая?— предложил он.
—Можно,— согласился Максим.
Ефим налил ему из заварного чайника в небольшую икеевскую кружку. Чай был горький и терпкий. Максим не любил зеленый чай и не понимал, почему все так носятся с этими улунами и пуэрами, разлитыми в маленькие неудобные чашки. Словно этот напиток что-то значил для русского человека. Максим любил больше кружки со свежезаваренным черным чаем, с тремя ложками сахара и лимоном. Или душицей. Ему нравилось пить чай и кушать баранки. Или свежие сушки.
—Когда его много пьешь, он даже немного вставляет,— со смехом пояснил Ефим, видя, как лицо Максима непроизвольно скривилось после первого же глотка,— я знал, что нам уготована эта встреча. Про тебя говорят, что ты очень въедливый.
—Кто говорит?
—Люди. Людей не обманешь,— философски заметил Ефим, приглашая Максима сесть на диван,— спрашивай, что хочешь знать.
Своего образа обличенного неким знанием мудреца, он старался придерживаться и, надо сказать, это у него неплохо получалось. Тут где-то за стеной раздался приглушенный стук и невнятное мычание.
—Это Коля Пяткин, опять набухался,— пояснил Игорь.
—Не обращай внимания,— кивнул Ефим и умиротворенно улыбнулся.
—Ну…,— начал Макс, стараясь не разлить чай,— дело немного странное. Может показаться, что… В общем, на работе, во время рассмотрения проверочных материалов я столкнулся с информацией, которая приводит к выводу об… э… в общем, о перемещении во времени. Есть несколько фактов, косвенно указывающих на возможность этого. Говорят, что здесь где-то находится некое место, в котором такие перемещения возможны. А Святослав дал понять, что Вы можете обладать информацией на этот счет. Я бы хотел узнать, что Вам известно. Возможно, это поможет мне, наконец, во всем этом разобраться. Не исключено, что меня просто водят за нос.
—Слушай, давай на «ты»,— улыбнулся Ефим,— а то, как будто на допросе сидим. Да, я представляю примерно, что ты имеешь в виду. Медальон, верно?! У меня есть кое-какие соображения на этот счёт. Но сначала, если ты не возражаешь, хотелось бы узнать, что тебе уже известно об этих перемещениях во времени. Дашь-на-дашь. Так мне будет легче ориентироваться, как построить свой рассказ, на чем заострить внимание.
—Ну,— протянул Максим, прикидывая, как ему лучше поступить, выложить все сразу или что-то наиболее очевидное.
В конце концов, он решил не рассказывать о своей беседе с Лидией Ивановной. Иначе это будет нечестно по отношению к ней и ее просьбе сохранить их беседу в тайне. Соответственно, он решил умолчать и обо всех тех доказательствах, которые он собрал в подтверждение ее слов. Найденный в лесу медальон он тоже решил сохранить в тайне. И вообще, лучше рассказать только то, что и так находится на поверхности. Этому их учили в Академии МВД на занятиях по оперативной деятельности.
—Во-первых,— начал Максим,— недавно в лесу на испытательном полигоне нашли человеческие останки. Я назначил криминалистическую экспертизу, по результатам которой оказалось, что останки принадлежат женщине, скончавшейся в первой половине ХХ века. Но со мной связался судебный медик и в частном порядке поделился, что останкам не меньше тысячи лет, но кто-то сверху дал указание, скрыть этот факт. Он раздобыл результаты радиоуглеродного анализа этих останков, который подтвердил его предположение. Самое поразительное, что у черепа на зубах имелись пломбы, которые стали делать только во второй половине ХХ века. То есть получается, что кто-то из ХХ века перенесся на тысячу лет назад, и спустя столетия мы нашли его останки.
—Невероятно,— закачал головой Ефим, для которого услышанное оказалось, судя по всему, внезапным открытием,— просто невероятно! Это великолепное, железобетонное доказательство!
—Ну, не знаю,— осторожно ответил Максим,— официального заключения-то нет. Это только со слов эксперта. Может, он ошибается. Может, кости под влиянием среды как-то более интенсивно стали стареть. Их ведь все-таки в болотистой местности нашли.
