Кажется, Матюшка хнычет. Отступаю от лестницы и, вот же черт, пол подо мной скрипит. А еще дорогой особняк! Сюзанна мигом вскидывает голову.
—Это… Ладка?! Мог бы и сказать, что у тебя гости.
Сюзанна думает, мы здесь с Иваном.
—Разве ты была не искренна?— хмыкает Мирон.— Чего стесняться?
Я не знаю, как поступить. Подыграть? Сказать «здравствуй» и извиниться? Заверить, что слышала только часть разговора?
Мирон тоже молчит. Сюзанна замерла в нерешительности. И тут в нашей общей тишине раздается звучный голос Марины.
—Мирон Алексеевич, вы обедать будете? Или сначала погуляете вместе с Ладой и Матюшкой? Так хорошо, когда рядом с маленьким папа и мама.
Все же домработница Красильникова — находка для шпиона. Или он раньше жил настолько скучно, что этого факта не замечал?
—Я поем, Марина,— мужчина не смущается.
А вот я вцепилась в перила. Сюзанна хлопает глазами.
—Кто мама и папа?
—Так Лада и Мирон Алексеич… Ой!— Марина выруливает от дверей в гостиную и понимает, кто здесь.
Работница втягивает голову в плечи, как будто ее сейчас отсекут. И не зря! Вот болтушка. У Мирона ходят желваки, но он не пугается.
—Мать моего ребенка — Лада. Рано или поздно ты узнала бы этот факт, хотя он тебя совершенно не касается. Теперь уходи, Сюзанна.
Но бывшая жена только хлопает идеальными губками.
—Ладка… Ну ты и подсуетилась. Не зря я всегда говорила, она тебя глазами сжирает!
Мирон плотно смыкает губы, я хочу провалиться под лестницу. И эта туда же.
—Пошла вон,— тем временем приказывает хозяин дома.
—Ну я это всё так просто не оставлю!
Сюзанна разворачивается, полы пальто вздымаются. Красавица покидает гостиную, злобно хохоча. Я в очередной раз благодарю небеса, что сынок пока слишком маленький и ничего не понимает.
—Так вы обедать…
—Будем!— припечатывает Мирон, и его домработница подскакивает на месте.
—Мирон Алексеевич! Простите меня ради бога! Я распустила язык…
Марина, кажется, плачет. Мы с ней обе хороши, не дали экс-супругам поговорить наедине. Спускаюсь по лестнице.
—Извини, Мирон, что так получилось. Я хотела посмотреть, кто пришел…
—Ты живешь в этом доме и не обязана прятаться по углам!— такого резкого тона я от него еще не слышала.— Точно так же я не должен скрывать, кто мой сын, и кто его мать!
Ух, Красильников завелся. Но в какой-то степени он прав.
—Я тоже считаю, рано или поздно все всё узнают. Только…— закрываю рот ладошкой.— Не дошло бы до моих родителей!
Мирон на секунду задумывается.
—Сюзанне нет дела до твоей семьи. Плюс, она не знает что они не в курсе. Зачем ей звонить им и сообщать?.. И потом, она всегда думает только о своих целях. Сейчас она будет общаться с адвокатами, а не с твоими папой и мамой.
Он замолкает и смотрит несколько выжидающе. Я тоже гляжу ему в глаза. Морщусь, желая определиться — поверить в его аргументы или бояться. Его взгляд вдруг смягчается, губы дергает улыбка.
—Не переживай.
Мирон говорит и внезапно замолкает. Как будто захотел утешить, а потом решил, что это лишнее. Но у него все равно получилось.
—Так что там с обедом? Жутко хочу есть.— улыбаюсь исподлобья.
—Сейчас-сейчас!— откликается сбоку Марина.
Вот с ней бы надо попросить Мирона поговорить. Не наказывать, но велеть хранить молчание. Мало ли, кто может прийти или позвонить в особняк.
Но пока домработница получает задание накрыть на стол и присмотреть за Матюшкой. Уже на кухне я понимаю, в первый раз мы с Мироном окажемся вдвоем за столом. В этом нет ничего особенного! Но просто раньше мы бывали или в компаниях, или в этом доме поодиночке.
Сюзанна тоже заметила, что когда-то я рассматривала Мирона. Господи, мне было немного лет, а его персона вызывала интерес! Да и неужели такая красавица мучилась ревностью? Не знаю, что это было, но и Мирону она говорила про мои взгляды. Надеюсь, он не обратил внимания на эту глупость и просто забыл.
На обед сегодня гречка, говяжий гуляш, салат. Я заметила, что когда хозяин дома, Марина готовит максимально простую, здоровую и сытную еду. Конечно, такому мощному организму, как у Красильникова, нужно хорошо питаться.
Мы сели, слава Богу, не напротив друг друга. Я двинулась ближе к окну, а Мирон расположился на другой стороне там, где овал стола сужается. То есть, чтобы видеть его, мне нужно повернуться влево. И почему меня так и тянет это делать? Впрочем, Мирон сам заводит разговор.
—Как тебе стряпня Марины?— говорит он, когда работница уходит к малышу.— Устраивает? Может быть, есть какие-то нюансы в связи с кхм… кормлением?
Он снова опускает глаза туда, где обычно питается его сын.
—Мы уже обсуждали мое меню. А готовит твоя сотрудница очень вкусно.
Я инстинктивно поправляю свою темную кофточку на пуговках. Надеюсь, скучная одежда не дала разгуляться мужским мыслям. Уф… Этот бред только в моей голове, а ему, может, и дела нет…
—Рад, что в этом плане мы совпадаем в мнениях.
Хм, в крайнем случае, питайся Мирон только острой или жирной пищей, Марине пришлось бы готовить временно два обеда. Не проживем же мы вместе всю жизнь. И вообще интересно, сколько мы так проживем? Но вслух я спрашиваю другое.
—Почему у вас с Сюзанной не было детей?
Он так легко стал нашим донором, значит дело не в нем. Так почему бывшая его обвиняет? Мужчина делает глоток воды.
—Скорее всего, несовместимость. Правда, старались мы и ходили к врачам только до тридцати. Сейчас, возможно, наука шагнула вперед.
За пять лет? Но интереснее мне другое.
—А потом вы стали предохраняться? Или разлюбили друг друга? Ты говорил, что готов был отпустить ее…
Ох, сейчас он пошлет меня с расспросами и будет прав.
—Нет, не стали. Но все меньше времени жили вместе, ты и так знаешь. Про любовь. - он усмехается,— по-моему, эта штука вообще наказание для человечества.
Ого. Не то что бы меня как-то тронуло такое заявление. Впрочем да, оно меня поразило. Даже про вкуснейшее мясо я на время забываю.
—Что ты имеешь в виду, Мирон?
Красильников выдыхает, щурится. Видимо, хочет точнее сформулировать.
—Это очень сильная эмоция. Даже целый набор чувств. При этом любовь абсолютно не поддается логике, не зависит от внешних факторов, часто возникает совсем ни к месту! И если радость, смех мы как-то можем у себя вызывать, бороться с грустью и даже глушить горе, то тут… Остается ходить с катастрофой внутри и чувствовать себя абсолютным болваном.
