—Неужели так сложно было со мной поговорить и объяснить?! Я тебя любила больше всего на свете! Мама меня чуть в больницу не положила, потому что думала я умом тронулась.
—А что я тебе должен был объяснить?— голос Адиля перестает звенеть негодованием, становясь спокойнее.— «Даша, я не такой как твои любимые друзья, поэтому в ближайшее время денег не будет?» Знаешь же, что я на такие разговоры не способен. Я, блядь, не зая, с которым ты за бокалом вина ведешь интеллигентный разбор полетов.
Глубоко затянувшись, он швыряет окурок себе под ноги и придавливает его кроссовком.
—Еще из каждого утюга орали, что я принцессе Даше не пара.
Я беззвучно усмехаюсь.
—Тебе всегда было плевать, что говорят другие.
—Оказалось не плевать, прикинь? Даже такого дебила как я ломает, когда каждый день пиздят его самооценку.
Повисает тишина. Я молчу, потому что изо всех сил пытаюсь осмыслить услышанное, а Адиль — скорее всего потому, что и так сказал непривычно много.
—А я сначала думала, что тебя в ментовку забрали…— признаюсь я, глядя перед собой.— Потом — что ты обиделся и скоро объявишься. Поверить не могла, что ты вот так мог меня кинуть. Все время причины какие-то искала… А вот она причина… Ты от меня устал.
—Ты мне в последнюю ссору помнишь, что сказала?— глухо произносит он.
Перед глазами встает вечер, после которого мы больше не виделись. Я, зареванная, тычу пальцем ему в грудь, выплескивая накопленную обиду, Адиль называет меня отбитой истеричкой и пытается уйти.
—Я много чего говорила, когда мы ссорились.
—Сказала, что я никогда ни хуя не добьюсь, потому что у меня нет стремлений. Я потом башку себе сломал, думая, чего хочу от жизни. Понял, что только денег, потому что на деньги можно купить тачку, которую тебе так хотелось, и ими можно платить в кальянных, по которым ты так любила гонять. Не было у меня тогда целей. Я хотел только тебя.
Внутри вопреки расшатанному состоянию горячо екает. Хотел только меня?
—Хотел настолько, что уехал?
—А чего мне было ловить здесь? Таким, как есть, я тебя не устраивал. Тебе же всего сразу хотелось… Ну и психанул, конечно. Думал, через полгода- год вернусь на коне… Типа, вот, смотри, как ты на счет меня ошибалась.
Он снова открывает пачку. В движениях нет привычной небрежности: есть торопливая жадность, будто затяжка сейчас — его первая необходимость.
—Но подняться оказалось не так и легко. Да я бы наверное так бы и остался сидеть в жопе, если бы случайно на покерный сайт не зашел. Там у меня по случайности поперло.
—Роберт сказал, ты криптовалютой занимаешься.
Адиль глубоко затягивается, выдувая дым вместе со словами.
—Ну на что-то же нужно было ее купить. С криптой тоже шара была. У меня деньги на виртуальном счету застряли, и я от безвыходности несколько битков купил. Они тогда копейки стоили.
—Зачем ты себя принижаешь?— тихо спрашиваю я.— Мог бы купить что угодно, но ты почему-то выбрал именно их.
Адиль криво улыбается.
—Может быть потому что я тупой и привык жить одним днем?
Прикусив щеку изнутри, я отворачиваюсь. Стало предельно ясно, что у каждого из нас своя правда. Просто… Я понятия не имела, что причина его отъезда могла заключаться в этом. В невозможности чувствовать себя неполноценным рядом со мной. Тогда казалось, что Адилю на все наплевать.
—Даш,— примительно звучит позади.— Я не ссориться и не обвинять тебя пришел. Просто ты спросила — и полилось. Хотя семь лет вроде прошло. Давно должно стать похер.
Способность нормально дышать не хочет ко мне возвращаться. Давно должно стать похер? До меня? И зачем он так со мной говорит? Будто с маленькой обиженной девочкой, к которой испытывает жалость. Это совсем не его тон. Мне не нужны подачки.
—Зато теперь ты можешь быть радоваться,— хриплю я, уставившись в повисший между высотками полумесяц.— Из-за нашего траха в туалете вся моя жизнь полетела под откос. Я с таким трудом пришла в себя после того, как ты уехал, а теперь все снова к чертям. Это был твой план? Отомстить за то, что в девятнадцать измучила твою самооценку? Пожалуйста, наслаждайся. Я вдребезги. Дима меня ненавидит вместе с половиной наших друзей. Я себя, кстати, тоже.
Адиль молчит. Его молчание — это худшее из всего, что существует. Он даже не отрицает, что хотел сделать мне больно.
Я резко оборачиваюсь к нему. Когда он делает больно мне, я бью в ответ.
—Я была беременна, понял? Пошла и сделала аборт!
Даже в темноте я вижу, как его лицо дергается и белеет. Господи, что я творю? Должен же быть предел идиотизму. Это уже и впрямь дуркой попахивает.
—Вру, не была я беременна,— быстро бормочу я, понизив голос.— Не знаю, для чего я это сказала. Вернее, знаю. Тоже хотела сделать тебе больно.
После этих слова Адиль резко сокращает расстояние между нами и, замерев в полуметре, обшаривает взглядом мое лицо. Очевидно, убедившись, что я говорю правду, гневно сжимает челюсть.
—Ты… Блядь, Даш, ты вообще меня за человека не считаешь? Думаешь, я бревно бесчувственное?
—Прости,— шепчу я, отступая.— Ты реально мне мстил? Хотел, чтобы Дима нас застукал?
Вздохнув, он раздраженно встряхивает головой.
—Херню не неси.
Тогда почему ты так себя вел?— пронзительно ноет сердце.— Будто тебе наплевать? Почему сказал все это?
Я опять слишком на взводе, чтобы стоять на месте. Телу необходимо куда-то себя деть. Отвернувшись, шагаю к самому краю крыши и закидываю ногу на бортик. Он довольно широкий, и есть перекладина за которую можно держаться. Опасность минимальная. Это только со стороны выглядит страшно, и то лишь для тех, кто боится высоты. Адиль боится, и я об этом прекрасно помню. В семь лет его отец с подоконника вниз головой свесил. Я вообще помню о нем все.
—Ты чего творишь?— неровно слышится позади.
—А что я творю?— переспрашиваю я, подставляя под порыв ветра стремительно намокающее лицо.— Знаешь, я так долго винила тебя в том, что ты меня бросил. А теперь ты все это сказал, и снова выходит, что я и есть настоящая сука… Я давно подозреваю, что какая-то не такая. Все у меня через задницу… В отношениях с Димой я все разрушила, а в наших с тобой оказывается тоже… Так может ну все к черту?
Обернувшись к Адилю, я тихо смеюсь. Я конечно не собираюсь прыгать. Просто мне так хочется увидеть, что я ему небезразлична. Хотя бы самую малость. И все те истерики семь лет назад тоже были для этого. Я так сильно его любила, а он был таким закрытым, что мне необходимо было его доводить. Всю свою жизнь я пытаюсь найти доказательства, что меня любят те, кого беззаветно люблю я. С отцом так и не получилось.
Лицо Адиля на контрасте с черной бейсболкой — светящееся неоновое пятно. Он делает шаг вперед, тянет ко мне руку. Голос требовательный и злой.
