Улыбнувшись в ответ, прячу взгляд за стаканом с соком. Совесть вновь впивается в меня своими ядовитыми зубами. Семью Димы я знаю давно — его мама, будучи химиком, мне даже к вступительным экзаменам помогала готовиться. Она и Данил Валерьевич — замечательные люди, тактичные, интеллигентные. Поэтому сейчас вдвойне стыдно. Сидя за их уютным, с любовью накрытым столом, я чувствую себя предательницей. С первых дней наших отношений с Димой они принимали меня как свою, а я в благодарность изменила их сыну. Отравила их здоровую семью своей ненормальностью и продолжаю ужинать с ними как ни в чем не бывало.
—Мы с ним попозже обсудим, хорошо? Я даже толком даты отпуска пока не знаю.
—С тринадцатого по двадцать седьмое, ты говорила,— простодушно напоминает Дима, чем вызывает у меня желание сползти под стол.
Адилю совсем не нужно находиться поблизости, чтобы напоминать о моем предательстве.Достаточно было просто начать выходить из дома. Эхо измены догоняет меня повсюду: в доме Диминых родителей, во время просмотра фильмов, занятий сексом, в случайных разговорах.
Как раньше, жить не получается, сколько я ни стараюсь. Чувство вины не дает дышать полной грудью. В общении с Димой взвешиваю каждое слово, затыкая за пояс собственное «я», желание видеться с подругами сошло на нет, а удовольствие от секса я получать перестала.
—Зай, ты чего невеселая такая?— Захлопнув багажник машины, кудаДима уложил пакеты с гостинцами, врученные его родителями, он обнимает меня за плечи.— Может, поедем все-таки в Лиссабон? Ты ведь не была там? Тебе понравится. И обстановку неплохо бы сменить. А то ты в последнее время очень изменилась. Я волнуюсь.
Чувствую, как кровь отливает от щек.Это происходит всякий раз при мысли, что Дима меня подозревает.Как некоторые умудряются иметь отношения на стороне? Каждый день жить с ложью на сердце, каждый день что-то скрывать, подгадывать и вздрагивать от любого намека на вскрывшуюся правду — мучительно. А еще унизительно. Насколько все-таки проще быть честным. Правда часто причиняет боль, но она позволяет жить с гордо поднятой головой. Я такую привилегию утратила.
—Дим, я подумаю, ладно?— Тяну на себя пассажирскую дверь, желая поскорее избавиться от его озабоченного взгляда.— Я в спортзал хотела записаться и к стоматологу пойти.
По дороге домой Дима звонит Роберту. Спрашивает про обещанный гараж для квадроцикла, который приобрел летом, смеется какой-то шутке.
—Где ты? А-а, в «Селфи».А с кем?
«С Адилем»,— доносится из динамика. Плотнее закутавшись в пальто, я отворачиваюсь к окну.
—Да-да, помню. Та, которая стриптизерша,— весело продолжает Дима.— Слушай, не знаю пока. Мы от моих родителей в сторону квартиры едем. Сейчас у Даши спрошу.
Прикрыв рукой трубку, он поворачивается ко мне.
—Зай, Робсон с Аней в «Селфи» сидят. Мы хотим туда поехать?
Я мотаю головой, уставившись в окно. Внутри растекается что-то едкое, темное, чему не получаетсяподобрать ни причину, ни определение.
—Роб, Дашка устала. Мы, наверное, все-таки домой.
Попрощавшись, Дима возвращает телефон на консоль, и поездка продолжается в тишине. Я считаю светящиеся бусины дорожных фонарей и пытаюсь обуздать внезапный душевный надлом. В груди с каждой секундой разрастается дыра, из которой веет холодом. Хочется поскорее очутиться дома, свернуться калачиком под одеялом и позволить себе заплакать. Вот так резко, ни с того ни с сего.
—Адиль тоже там,— зачем-то сообщает Дима.— И Анькина подруга с ним. Ну помнишь, на ее дне рождения была? Стрипуха которая.
—А мне что с того?— отзываюсь я, впервые за долгое время не заботясь, как звучит голос.— Если не терпится на стриптизершу посмотреть, оставь меня дома и поезжай к ним.
В ответ Дима кладет руку мне на колено и примирительно его поглаживает.
—Ну ты чего, зай? У меня ты есть. Зачем мне какие-то левые давалки?
Интересно, почему он назвал ее давалкой? Потому что все знают, что Адиль ее трахает? Ладони непроизвольно сжимаются в кулаки, так что ногти вонзаются в кожу. Трахает ее после меня. Дура, дура, дура. Господи, поскорее бы этот день закончился. Завтра обязательно станет легче.
Но утром легче не становится, и подавленное состояние на грани слез преследует меня всю следующую неделю.Стоит огромного труда просыпаться, еще большего — ходить на работу и поддерживать общение с коллегами. Жизнь обложила по всем фронтам: мне некомфортно находиться с людьми и так же некомфортно наедине с собой. Дима, чувствуя мое состояние, становится внимательнее и даже дважды за неделю дарит цветы, чем, правда, лишь усугубляет мою потерянность. Поэтому, когда я сообщаю, что дня три хочу погостить у мамы, он без лишних расспросов отвозит меня к ней.
Первый день просто лежу в своей комнате и пересматриваю любимые мелодрамы. Мама пытается завести разговор о моих отношениях с Димой, но, услышав «давай не сейчас», не настаивает и деликатно сообщает, что я всегда могу найти ее либо в спальне, либо на кухне.
На деле я бы и рада с ней поговорить, просто не знаю, о чем. Я приняла решение не рассказывать Диме правду и не собираюсь с ним расставаться. Что тут обсуждать? Пережевывать мою рефлексию и внезапно навалившуюся депрессию? У всех бывает, особенно когда за окном такая серость и через день льет дождь. Вполне логичный исход, тем более после того, что я сделала. Просто сложный период, который необходимо, сжав зубы, пережить.
На второй день я спускаюсь, чтобы помочь маме с обедом.Она делает вид, что всё в порядке, по обыкновению предлагает кофе и просит порезать овощи.
—Завтра Игорь в гости после обеда приедет,— сообщает между делом.— Они из Эмиратов вернулись, вроде какие-то подарки всем хотят вручить. Останешься?
—Думаю, да,— отвечаю я, в сотый раз ловя себя на том, что завидую маминому благодушию и внутренней гармонии. К последней я всю жизнь яростно стремлюсь, но ощущаю ее лишь изредка, урывками.— Они давно приехали?
Оказывается, Игорь с семьей вернулись два дня назад, отдыхали в Абу-Даби и проживали по соседству с какой-то знаменитостью. Слушать получается вполуха. В моем состоянии никак не удается увлечься рассказом о чужом пляжном отдыхе.
При звуке телефонного звонка я извиняюсь перед мамой и, отложив нож, иду принимать вызов. На экране мигает незнакомый стационарный номер. И голос, раздавшийся в трубке, тоже незнакомый, старческий.
—Дарья? Это соседка с Продольной звонит. Отец ваш со стремянки упал, когда выпивши был. Я уж звоню предупредить… Пару дней назад было… Не знаю, как он там. Еда есть у него или нет. Ну и уход, может, какой нужен.
До треска сдавив телефон, я благодарю женщину и отключаюсь. Приходится зажмуриться и постоять так несколько секунд, чтобы собрать в кулак волю. Жизнь будто смеется надо мной, продолжая подкидывать испытания. Нашла в себе силы вылезти из кровати? А теперь будь добра, поезжай к отцу. Он там, возможно, позвоночник себе сломал.
