—Чего уж, павлики (расхожее выражение — «предатель» от имени Павлика Морозова), жарьте до конца.
Пельмень упер глаза в снег, скрипя зубами. И все-таки, когда Колька закинул руку раненого себе на плечи, Андрюха без колебаний забросил себе и вторую, а Яшка, когда дошли до «Победы», кинулся дверь открывать.
—Пассажирскую, спереди,— приказал Яковлев.
Захлопнув дверь, гэбэшник извлек пачку «Герцеговины» и, излагая нечто в благодарность за содействие, протянул ее сперва Кольке, потом Андрею. Яшка тоже было разбежался, но Яковлев так нахлобучил ему козырек на нос,— «Тебе рано, щенок»,— что Анчутка ткнулся в него, точь-в-точь слепой кутенок.
Когда «Победа» отчалила, Колька отдал «Герцеговину» Яшке, закурил свою. Ольга высоким, вздорным голосом спросила:
—Это что же было? Все, что ли? Скучно, быстро и неинтересно.
—А ты приключений ждала? Скачек по прериям, стрельбы и красоток на рельсах?— проворчал Колька.— Чистая работа.
Пельмень, желчно сплюнув, добавил:
—Ага, еще и на чужой машине и бензине не своем. Раскатал губы на экономию, ага.
—Морда протокольная,— зло пробормотал Яшка,— ишь, «рано», «щенок»!
Колька не ответил, вглядываясь в темень.
К отделению и на шоссе в центр надо было ехать прямо. Однако задние габариты «Победы», отчетливо видимые сквозь пелену плотного мокрого снега, вдруг исчезли.
—Свернули?
—Куда свернули?— подхватил Пельмень, также сбитый с толку.— В город прямо.
И выругался матерно, запоздало спохватившись, хлопнул себя по губам.
—На переезд поперли?!
—Чего сепетишь?— не понял Колька.
Андрюха, почесывая затылок, промямлил:
—Я, Никол, бензин слил…
—Зачем?!
—Так я ж думал, пусть проедет, поближе к отделению, а там куда он денется, в сапожках по снегу.
—На сколько ж там в баке?
—На километр-полтора…
Яшка хохотнул:
—Не, ну точно павлик!— извлек из рукава какую-то вещь, вгляделся в нее на свету и присвистнул.— Фью, вот урод. Я думал, лопатник.
Ольга без лишних слов треснула ему по шее. Он возмутился:
—Ну что?! Я по привычке. И это не кошель, ключи галимые. Так что не считается! К тому же у такого упыря — сам бог велел. Ах, да,— спохватился он,— Колька, ты давеча спрашивал, смогу ли я того признать, упыря у железки, что тетку загрыз…
—Ну, ну?!
—Вот и ну. Этот — вылитый он. Даже очки такие же.
—Что болтает этот ворюга?— переполошилась Оля.
Колька не ответил, судорожно соображал: «Точно. Почему чекист без машины и один? А если Яшка не ошибся, глаз-то у него цепкий, воровской? А если они вообще… заодно?!»
Все, некогда думать.
—Ольга, живо домой, звони в ментуру, пусть чешут на переезд. Мужики, вы как, со мной?
Пельмень сообразил тотчас:
—Айда напрямки.
Яшка если и не понял, смело кивнул.
Они помчались к железнодорожному переезду, через который шоссе шло в сторону области, насквозь по кварталу, прямо через кусты, между дровяных сараев, мимо расселенных брошенных бараков.
«Только бы успеть! Успеть бы…»
Глава 22
Потеплело, и мокрый снег сменил сперва легкий, потом плотный молочный туман, и наконец так затянуло, что и мощные фары разгоняли его лишь на пару метров вперед. Яковлев вел машину умело, бережно, неторопливо, как по учебнику, хотя было очевидно, что следует он по знакомому, изученному маршруту.
Лишь однажды отвлекся от дороги, когда, отъехав на некоторое расстояние, вынул наручники и пристегнул руку Кузнецова к своей. И лишь после поприветствовал:
—Здравствуй, Максим.
—Здравствуйте, товарищ Яковлев. Вы по мою душу?
Яковлев хохотнул, как простой смертный:
—Что ты! Твою душонку-то и в ад не примут. Но вообще ты прав, покончить с тобой я намерен твердо.
—И каким же образом?
—Да просто все,— охотно пояснил тот,— тут озеро, поставлю по-над берегом и пристрелю.
Кузнецов усмехнулся:
—А работать с кем будете?
И снова хохотнул Яковлев:
—Ты свое отработал. Тебя, уголовника, из тюряги, из петли в тридцать девятом вынули под условием, что будешь попкой-дураком работать, на начальство стучать, а не зарабатывать. А ты развернул тут корпорацию. Деловой стал больно.
—Ну и вы с меня немало поимели.
—А ты? Жену-то я тебе не обещал.
Кузнецов спросил прямо:
—Убил ее?
—Это тебя не касается, но да. И ее, и твоего выродка. Нагнал ее на полпути к тебе, повел в сторонку, объясниться.— Яковлев замолчал, объезжая выбоину.
—И что?
—И все. Чмокнул в родинку на шейке… помнишь ведь? Ну и две пули в живот.
—Как же с телом?— глухо спросил Кузнецов, помолчав.
—На железку, под горку.
—На железку, под горку…— повторил эхом тот.— Ловко, хотя и грубо.
Помолчали. Кузнецов задумчиво начал снова, как будто самому себе:
—Жаль, жаль… могли бы еще поработать.
—Не могли бы,— оборвал Яковлев,— болтать она начала, и на военных, на седьмой увээр, на Константинера, на Павленко пошли жалобы. Распустились сами и подчиненных распустили.
—А вы-то без греха?— прищурился Кузнецов.
—Согласен, и сам запаниковал,— признал Яковлев,— начал сбережения из дома по кассам распихивать. Обождать бы, но они-то мне не задаром достались. Ну, ничего,— он, не поворачиваясь, похлопал ладонью по папкам на заднем сиденье,— что, поди, все архивы-то твои тут? Как раз пригодятся, за них мне скидка немалая выйдет…
Кузнецов прервал доброжелательным советом:
—Простите, Владимир Викторович. Тут на газ поднадавите, горочка поднимается к переезду. Только не переборщите.
Яковлев переборщил, слишком сильно «наступил» на педаль. «Победа», взревев, взлетела на подъем, лихо вкатилась на рельсы.
И заглохла, брюхом на путях.
Яковлев повернул ключ один раз, второй. Машина не заводилась.
—Пошли, умник, ручку крутанешь,— решил он, шаря по карманам.— Не вздумай бежать, голову отстрелю. Куда ж ключ запропал, мать его?
Сперва он ощупывал карманы, потом подобрал полы, проверяя подкладку, осознав, что повсюду одинаково пусто, выдал длинную матерную тираду.
—Вылазь через мою дверь, ключи найти не могу.
