—Вот, а потому что все работают, каждый на своем месте. Советую заняться тем же, тезка. За сигналы особое спасибо, жаль, что раньше не решился рассказать.
—Так я ж не знал!
—Я тебя и не виню. Давай теперь отметься, вот тут, и, если кто спросит — чего ты тут забыл… особенно Константинер или Кузнецов, понял?
Колька кивнул.
—То так и говори: отмечался, как условно осужденный. И обо всем разговоре вообще молчок. Свободен.
Оставшись один, Сорокин снова погрузился в разнообразные, по преимуществу невеселые думы.
«Так-с. Ну теперь понятно, по каким таким причинам товарищ полковник так возлюбил Пожарского, что стремится не выпускать из виду. Вообще, ситуация аховая. И вроде бы дело-то не наше, пусть товарищи прокуроры да обэхээсэсники разбираются, нам своих кастрюль достаточно.
Только ведь сержант Саныч оказался прав — копать все одно нам придется. Потому что именно на нас висит покойник Павленко, а если то, что сообщил Пожарский, не липа, то висит и Галина. Оно и понятно, есть что наврать начальству — трупа нет, фрагменты на путях, стало быть, работать транспортным. Но мы-то с вами знаем, что убийство на нашей земле, так-с…
Итого два трупа. И если вдруг выяснится, что вот это все, что в серой папке с литерой «К.»,— каша и маргарин, что Кузнецов не честный человек, не толковый работяга, не умелый организатор, руководитель отдела, а чистая подделка, блеф, передергивание, то и третий труп вполне возможен. Что ж, все более или менее ясно, за исключением одного: как поступить далее?»
Глава 18
Колька долгие размышления не жаловал, равно как и сомнения. Сорокина он услышал, но понял все по-своему, то есть немедленно перестал колебаться и сомнения отбросил. И пусть у него не все в порядке с мыслительной функцией — на это неоднократно намекали как Оля, так и «многомудрый» Акимов,— зато имеются звериное чутье на опасность, здравый смысл и четкое осознание того, что бывают ситуации, когда прав тот, кто настучит первым.
Так что из отделения Пожарский вышел, горя решительностью и энтузиазмом. Анчутка маялся поодаль, благоразумно рассудив, что нечего ему прилюдно ошиваться возле отделения, терпеливо ждал Кольку.
—Ну что сказал-то, что?
Колька протянул пачку, Анчутка, вежливо поблагодарив, взял папироску, но всем своим видом показывал, что жаждет не табачку, а подробностей. Однако Пожарский таинственно, многозначительно молчал и, по всему судя, упорно что-то прикидывал про себя. Так они, в тишине и раздумьях, последовали обратно в УВР.
…Там тоже происходили события, поскольку и Андрюха Пельмень долго думать не любил и к тому же терпеть не мог оставаться крайним. Дежурно пострадав от угрызений совести, он решил, что Колька себе все надумал и вообще не прав.
«Как раз начальства нет, надо откопать формуляр, ему ткнуть, умнику,— рассудил Андрюха, ожесточенно проводя очередное техническое ежедневное обслуживание, точно по заветам наставления «Шоферу-стотысячнику»,— ишь, вообразил. Не хапаный это трактор, а полуторка так вообще наша».
Он решил наведаться в «канцелярию» — так громко именовался кабинет, где было множество бумаг и папок,— и выудить нужные документы.
Вымыв и вытерев руки, Андрюха отправился в корпус командования. Замок «канцелярии» вскрыл без особых усилий, отжав ригель ножиком, осмотрелся. Вспомнил, что документы на транспорт хранятся на нижней полке, слева у стены. Он, Пельмень, сам туда лазил: уточнять напряжение и тип цоколя для задних «габаритов» кузнецовской «Победы». Там же были бумаги на технику.
Папок, подписанных знакомыми названиями винзаводов, шахтуправлений, министерств и прочего, было много, но нужной не находилось. Терпеливый Андрей снова и снова шарил по полкам, просматривая и перечитывая наклейки, и как раз, когда он в сотый раз туповато смотрел на папку, подписанную «Гладкова», в кабинете появился Максим Максимович, собственной персоной.
—Андрей, ты что тут без руководства шаришь?— спросил он без особого интереса, но строго.
Пельмень нашелся:
—Уточнить кой-чего хотел, по трактору вязкость масла.
—Чего ж у Михалыча не спросил?
—Так нет их. Уехали с товарищем Константинером, еще с утра.
—Ах да,— как бы припомнил Кузнецов,— я и запамятовал.
Подойдя, вынул из Андрюхиных рук папку, уложил в планшет и извлек из него же формуляр на трактор:
—Изволь.
Пельмень пролистал книжечку, сдвинув брови и шевеля губами, Кузнецов поторопил, глянув на часы:
—Тебе помочь?
Андрюха закрыл книжечку, вернул полковнику:
—Я все. Спешите?
—Чего мне спешить, с чего ты взял,— возразил тот, прибирая бумаги,— вот товарищ полковник приказал сворачиваться.
—Уезжаем?— осмелился спросить Пельмень.
—Собственно, работы тут закончили,— объяснял Батя, снимая папки с полок, складывая их и извлекая моток бечевки,— возможно, что и задержитесь. Скоро станет ясно,— пообещал он и спросил:— Сам-то как, сильно занят?
—Уже нет.
—Тогда подключайся. Товарищ полковник поручил все увязать и перенести в машину.
…К тому времени, как Колька и Яшка добрались к части, все содержимое «канцелярии» было перемещено в «Победу», и сама она как раз выезжала из ворот. Парни быстро скрылись в тень, пропустили машину. Яшка по-особому присвистнул, Пельмень, закрывая створки, коротко глянул, чуть заметно кивнул: вижу, мол.
—Что значит «сворачиваться»? Куда?— возмутился Анчутка, выслушав новости.— Тут же работы еще!
—То и значит,— повторил Пельмень,— с утра Михалыч с Константинером умчались на груженой полуторке в неизвестном направлении, до сих пор нет. Сейчас вон Батя документы повез куда-то.
—Все документы?— быстро спросил Колька.
—На полках ничего не осталось,— подтвердил Андрей.
—И папку «Гладкова»?
—Это наша, что ли, Ольга?— влез Анчутка.
—Нет,— кратко отозвался Пожарский, и Яшка задумался:
—А кто же?
Пельмень же кивнул:
—Видел, да, а что?
—Нет, ничего, идейка одна,— протянул Колька,— надо сообща обмозговать. Так, мужики, слушайте сюда…
Глава 19
Войдя в комнату и разувшись, Вера Вячеславовна без сил опустилась на табуретку.
Неужели наконец-то заканчивается этот день? Долгий, тягучий, липкий, настоящий ночной кошмар. Было ли испытание, которого сегодня удалось избежать?
Звонил вежливый товарищ, невнятно представился, отчетливо прозвучало лишь самое страшное: «МУР». И сердце ухнуло в пятки так, как никогда в жизни не бывало. Никогда! Погиб муж, завывали бомбы, голодали, папа скончался — не было ничего подобного.
